Правда, Ричард Львиное Сердце, которого кентерберийская настойка за два дня если и не вылечила, то отчасти поставила на ноги, условился с другими предводителями крестоносцев, что каждый выделит по два десятка воинов и по двое рыцарей для несения охраны вокруг лагеря в то время, покуда остальные будут пировать. Он же настоял и на том, чтобы праздновали именно здесь, в лагере, а не в каком-либо из городских дворцов. Многолетний опыт воина напоминал Ричарду, что сдавшийся враг может оказаться куда опаснее и уж тем более куда коварнее врага, еще не сложившего оружия. А уж о том, что празднеством христиан может легко воспользоваться Саладин, армия которого, вполне возможно, была куда ближе, чем все думали, догадался и пребывающий в благодушном веселии Филипп-Август.

По случаю праздника был объявлен турнир, однако его предстояло провести через два дня – должны же рыцари отдохнуть после долгой битвы, да и доспехи нуждаются в починке.

И как всегда по случаю праздника, точно из-под земли в лагере появились здешние торговцы со всяческой снедью и сладостями. Казалось, их не удручает и не печалит падение Акры и гибель единоверцев – они знали, что крестоносцы взяли в павшем городе немало добычи, и что теперь им есть чем заплатить за жареную на вертеле баранину, горшочки вареных в сиропе гранатовых зерен, за сушеные фрукты и медовые лепешки. А иные (за отдельную плату!) сообщали и некоторые приятные вести: до султана Салах-ад-Дина дошла весть о сдаче Сен-Жан д’Акры, причем дошла в то время, когда он готовился собрать все силы своей армии, чтобы попытаться спасти эту столь важную для позиций магометан крепость. «Султан в отчаянии! – шептали рыцарям словоохотливые купцы. – И теперь он хочет повернуть свои войска и отвести назад, в горы.»

Самое удивительное, что эти сведения были правдивы, и торговцы вовсе не стремились с их помощью усыпить осторожность христиан. Те платили им деньги, так почему было не продавать им и в этом случае хороший товар?

Единственное, что поначалу омрачило торжество, так это несколько ссор, которые, как водится, вспыхнули при дележе добычи. Поскольку основная заслуга в захвате Птолемиады, да и сам план ее захвата принадлежал королю Ричарду и королю Филиппу, они сочли себя вправе разделить меж собой и своими воинами основную часть добытых в городе богатств и оружия. Германцам, фламандцам, датчанам, осаждавшим город долгие месяцы, это показалось несправедливым. Вспыхнуло недовольство, едва не приведшее к схваткам между рыцарями, получившими разные по размеру доли. Масла в огонь подлил кто-то из подвыпивших английских воинов, которому не понравилось, что на одной из городских башен, как он считал взятой англичанами, укрепили знамя герцога Леопольда Австрийского. Воин, не раздумывая, поднялся на башню и сорвал оттуда чужое знамя. Германцы, решив, что такое могло быть сделано только по приказу короля, взялись за оружие и двинулись было к стану Ричарда, но осторожный Леопольд остановил их, понимая, что англичан много больше, да и рубиться после такой победы совсем уж никудышная затея...

Рыцари английского короля советовали ему сообщить герцогу, что знамя было сорвано безо всякого приказа, от простой дури пьяного рубаки. Ричард вспылил и рявкнул:

– Да почем вы знаете, что я не приказал бы это знамя сбросить, если бы сам увидел?! Никто другой еще не водрузил над городом своих знамен, а этот выскочка уже тут как тут!

В конце концов ссора угасла. Удалось договориться и о дележе добычи – тут уже выступил в роли примирителя Филипп-Август.

И наконец окончательно исправили положение два больших судна, пришедшие с острова Кипр. Они вошли в акрскую гавань как самые добрые вестники, потому что привезли около четырехсот бочек великолепного кипрского вина. Их встретили ликованием. Местное вино нравилось не всем, к тому же и оно в последнее время доставалось крестоносцам не так часто.

Лишнее говорить, что здесь дележ был донельзя точен и справедлив, не то уж точно не миновать бы раздора.

– Ну и как, Эдгар? Решишься ли ты принять участие в турнире? – спросил друга Луи, когда они, покинув пирующий лагерь, отправились побродить вдоль городских стен. Твой Брандис – отличный конь. Если уж он выдержал шторм у берегов Кипра и не заболел, как иные другие лошади, то на турнире ему цены не будет!

– А мне? – Эдгар поглядел на своего молочного брата со знакомой благодушной усмешкой, которой в прошедшие дни, в дни непрерывных сражений, Луи не видел на его лице. – Много ли будет проку на турнире от меня, если я и правил толком не знаю, и копье держу не лучше дубины, и всяко побоюсь, что со своей силищей отправлю какого-нибудь рыцаря в лучший мир...

Граф Шато-Крайон весело расхохотался:

– Ладно, ладно! Все ведь когда-то не умели, а потом научились. Правила запомнить пара пустяков – я сам тебе их все перескажу. А что до силы, то тут уж чем больше, тем лучше. Копья-то будут тупые. А мечом ты бить умеешь и уж не изрубишь, надеюсь, наших добрых братьев-христиан. Вон, сир Седрик сильнее нас обоих вместе взятых, а и его король, кажется, уговорил тряхнуть стариной и тоже побиться на турнире. Право, попробуй! Не то, какой же ты рыцарь?

– Да никакой я рыцарь! – почти сердито ответил Эдгар. – Я вот все думаю, думаю... Ричард велел до дня турнира решить всем, кто особенно проявил себя при последнем штурме, кому какая награда больше всего по душе. Денег мы уже получили, но он обещает что-то сверх них. Что-то, чего мы сами попросим. Ну я и думаю: может, мне признаться, что я вовсе не рыцарь, а бастард? А вдруг он согласится дать мне посвящение, а?

Краска, залившая при этих словах щеки и даже шею молодого кузнеца, ясно говорила о том, как сильно мучает его этот вопрос. И Луи стало стыдно – в эти дни, в дни великой битвы, он как-то и забыл, что его лучший друг помимо риска погибнуть под сарацинскими стрелами или мечами, подвергается еще и позорному риску разоблачения. А ведь оно ничего хорошего не сулит!

– Ну, как тебе сказать... – смутился Луи. – Я не знаю, что, во-первых, может найти на Ричарда – он ведь то великодушен, то не приведи Бог – сам от многих слыхал... Правда, мне он обязан жизнью, и он знает, что ты мой близкий друг и молочный брат. Но ведь вопрос еще и в том, что мы с тобой не подданные английского короля. А к Филиппу-Августу я бы не совался с этим! Он в отношении оскорбления рыцарской чести и всяких там правил и обычаев просто сам не свой! Я ведь, скажу тебе честно, тоже думаю об обещанной награде. И, если бы только Алиса была сестрой не Филиппа, а Ричарда... Или, ну скажем, Филипп был бы таким, как Ричард... Словом, тогда я бы знал, чего просить! А что? Разве род Шато-Крайонов чем-то хуже Плантагенетов? Но наш король не отдаст мне сестру – лучше в монастырь ее отправит... Я уже говорил этим утром с Алисой. Она сказала, что брат хочет вернуть ее во Францию. Предлагает ехать с нею. А что я отвечу? Что не могу нарушить клятву Святому Кресту и покинуть тех, кто идет дальше, в поход к Иерусалиму? Говорил я ей это.

– А она что?

– А что она? Что ты хочешь от женщины? Плачет. Хотя вообще-то она – мужественная девушка. Можешь себе представить: говорит, что готова тайно со мной обвенчаться! Мол, потом Филиппу все равно будет некуда деваться.