«Рузвельт никогда серьезно не допускал мысли, что истина может быть на стороне Буллита, — заключал историк Деннис Данн. — Иден и Черчилль в конце концов согласились с Буллитом. Когда преимущество в войне перешло на сторону союзников, Иден начал стремиться к проведению более жесткой политики по отношению к Сталину, и Черчилль вскоре стал сторонником англо-американской военной стратегии, идентичной той, что рекомендовал Буллит».

В победном мае 1945 года в обращении к нации британский премьер практически повторил пророчества дипломата: «Если в Европе не возобладают закон и справедливость, то тоталитарные и полицейские государства займут место германских захватчиков». Примечательно, что одну из своих послевоенных аналитических статей Буллит озаглавит «Как мы выиграли войну и проиграли мир».

1943 год оказался самым бесплодным в бурной биографии экс-посла. Его невостребованность была очевидна для всех, кроме самого президента. Дипломат и историк Джордж Ф. Кеннан заметил: «Оглядываясь назад, Билл Буллит представляется мне одним из той замечательной плеяды молодых американцев, родившихся на рубеже ХХ века, включая Кола Портера, Эрнеста Хемингуэя, Джона Рида… — большинство из них были друзьями Буллита, чьи жизни определила Первая мировая война. Это было поразительное поколение. След, оставленный ими в американской культуре, будет заметен долго. Но на большинстве из них лежала некая печать рока, если не личности, то судьбы Великого Гэтсби… Они все умели прекрасно начинать, но не умели завершать. И оканчивали свой путь они, подобно Буллиту, в досаде, разочаровании, а порой и трагически».

В ноябре 1943 года на заседаниях «Эврики» (кодовое название Тегеранской конференции) все отмечали уверенное поведение Сталина. Он как будто читал мысли партнеров, умело играл на их разногласиях, благодаря чему добивался своих целей. Успехи советской дипломатии были тайной почти полстолетия. Накануне встречи в Тегеране, разведка НКВД подбросила союзникам историю о том, что нацистский головорез Отто Скорцени собирается организовать покушение на членов «Большой тройки». Английское и советское посольства в Тегеране почти примыкали друг к другу, а американское находилось на окраине города. Сталин убедил Рузвельта в целях безопасности остановиться в советском посольстве. Ему отвели шикарные апартаменты, нашпигованные подслушивающей аппаратурой, где президент жил и проводил совещания, расшифровки которых немедленно ложились на стол Сталину.

В ходе тегеранской конференции стало заметно ухудшавшееся здоровье Франклина Рузвельта. К президенту все реже возвращалось его природное обаяние, он часто жаловался на головные боли и сокращал время бесед, а на официальных переговорах был рассеян, отвечал невпопад. Тем не менее, Рузвельт (уже в который раз) не взял с собой главу внешнеполитического ведомства Корделла Халла, а протоколы встреч «Большой тройки» госсекретарь получил для ознакомления через шесть месяцев после Тегерана. Курьез заключался в том, что разведка Рейха доставила иранские протоколы Гитлеру уже через три или четыре недели.

В англо-американском партнерстве все более становилось заметным доминирование военной и экономической мощи Нового Света. Рузвельт отводил потрепанной в ходе войны Британии роль «младшего союзника». Несмотря на регулярную переписку и неоднократные личные встречи, «особые отношения» Уинстона и Франклина зачастую были декорацией, скрывавшей принципиально различные военно-политические подходы. Американский президент все заметнее пренебрегал идеями «атлантической солидарности», ставя на первый план свое партнерство со Сталиным. Весьма показателен следующий эпизод. В один из дней в Тегеране Черчилль прислал Рузвельту приглашение позавтракать вместе. Президент отклонил приглашение — и в то же утро уединился со Сталиным и Молотовым. Ему хотелось беседовать с московитами без блестящего, но представлявшего ослабевшую страну Черчилля.

Английский премьер с его исключительным чувством истории понимал, что две великие новые силы пришли на смену старым европейским державам. Вскоре после Тегеранской конференции сэр Уинстон горестно заметил в узком кругу: «Я сидел с большим русским медведем по одну сторону от меня и с огромным американским бизоном по другую; между двумя этими гигантами притулился маленький английский ослик…»

Итоги Тегеранской конференции были для Советского Союза превосходны. Высадку союзников во Франции назначили на май 1944 года. Подтвердили западные — согласно пакту Молотова-Риббентропа — границы Советского Союза с Польшей, Румынией, Финляндией и вхождение трех балтийских государств в состав СССР (Рузвельт сказал, что удовлетворится формальным «плебисцитом» в Прибалтике). Восточная Пруссия с Кенигсбергом отходила к России. За возвращение СССР южной части Сахалина, Курильских островов и преимущественных прав в Китае Кремль брал обязательства через три месяца после победы над Германией начать военные действия против Японии. Американский журнал «Тайм» назвал Сталина «Человеком года».

В иранской столице советский вождь доверительно сказал своим западным партнерам, что его страна наполовину не заселена, и у русских много дел у себя дома, поэтому у него нет стремления контролировать Европу. В свою очередь вашингтонские аналитики докладывали президенту, что Советскому Союзу понадобится по меньшей мере пятнадцать-двадцать лет на восстановление своей экономики. Таким образом, буллитовские прогнозы для Рузвельта выглядели беспочвенными фантазиями или неумными страшилками. По выражению президента, Билл слишком часто «нажимал на курок».

Через три месяца после Тегерана, в марте 1944 года, визионер Буллит опубликовал в журнале «Лайф» статью «Трагедия Версаля». Обратившись к событиям четвертьвековой давности, посол проводил параллель между провалом вильсоновской администрации в деле переустройства послевоенного мира и грядущим неизбежным расколом Европы на западный капиталистический и восточный коммунистический лагерь. За подобные публикации левые американские историки дружно навесили на Буллита ярлык одного из апостолов холодной войны.

В мае 1944 года бывший посол в Болгарии и морской атташе в Турции Джордж Эрл (в прошлом губернатор Пенсильвании, хорошо знавший семейство Буллитов) в личной беседе рассказал Рузвельту, что вступил в контакт с антигитлеровскими конспираторами, возглавляемыми бывшим германским канцлером фон Папеном. Заговорщики планировали после убийства Гитлера капитулировать перед западными союзниками. «Прекратите волнения, — сказал Рузвельт дипломату, — мы готовим высадку в Нормандии, и с Германией будет покончено в несколько месяцев». Эрл ответил, что угроза Европе исходит уже не столько от Гитлера, сколько от Сталина, и он, подобно Буллиту, успокаиваться не намерен. Эти слова стоили дипломату карьеры: Эрла отправили на незначительный пост в американское Самоа.

Франклин Рузвельт твердо решил держать упрямого «филадельфийского оракула» подальше от своей политической кухни. Одно время президент сделал Буллита председателем правления анилиновой компании, конфискованной у немецких владельцев, затем предложил ему пост помощника морского министра (без определенных полномочий). Назначение было от лукавого. Должность помощника морского министра занимал сам Рузвельт в 1913 году, в начале своей политической карьеры. Такое назначение больше походило на политическую пенсию. Один из наиболее проницательных европейских аналитиков оказался ненужным в самый разгар Второй мировой войны. Америка жила без своего пророка.