Express» (1988), «Writers' Guild Award» (1995), «Commonwealth Writers Prize» (1996,2009), «СВЕ» (1998). Член Британского королевского общества литературы. Почетный профессор Бирмингемского университета.

Я не знаю писателя, который бы лучше Лоджа описал музейный мир филологических конференций и «академических обменов», мир замкнутый и, в общем, интересный немногим. Остроумные «филологические» романы Лоджа сделали его достоянием гораздо более обширной аудитории. С оговорками, конечно. Но даже если это не так, заслуживает внимания само веселое пародирование Лоджа. В этом — 2010 — году Дэвид Лодж попал в число претендентов на так называемый «Потерянный Букер». Дело в том, что в 1971-м правила присуждения наиболее престижной литературной награды Великобритании изменились. За чертой конкурса оказались романы целого ряда писателей. Лодж — один из них. Было бы символично, если бы «Потерянный Букер» достался именно Лоджу.

Вы росли в традиционной католической семье?

Я действительно родился и был крещен католиком, однако нельзя сказать, что в традиционной католической семье. В Британии под этим обычно понимается большая семья, как правило, ирландского происхождения. Я был единственным ребенком, что для католиков нетипично; полагаю, отчасти в этом виновата Вторая мировая война. Мой отец не был католиком — он вообще ни к какой конфессии толком не принадлежал, его можно было разве что формально назвать христианином. Мать была католичкой. В те времена детей, родившихся от подобного смешанного брака, полагалось растить католиками. Поэтому я получил католическое воспитание — по сути, именно обучение в католической школе навсегда заложило в мою душу религию. Честно говоря, я всегда ощущал, что стою в католичестве где-то с краю, будучи единственным ребенком в семье, где только один из родителей католик. Поэтому католичество для меня было, можно сказать, явлением главным образом интеллектуальным. Меня увлекало богатство той картины мироздания, которую рисовало католическое учение; в ней чувствовалась некая связность. Получилось так, что в то время, когда я был подростком, юным студентом, вынашивающим замысел стать писателем, самыми известными авторами в стране были Грэм Грин и Ивлин Во — оба католики, причем совершенно другого рода, нежели я. Оба они перешли в католичество из англиканской религии, оба были выходцами из верхушки среднего класса — то есть выше меня по происхождению. Я ведь происходил из нижних слоев среднего класса, и католичество для меня было вероисповеданием менее экзотическим, чем для Грэма Грина или Ивлина Во. По-моему, если ты родился в стране по большей части католической — в Ирландии, например; — то писательство неотделимо от бунта против власти религии, против угнетения с ее стороны — ведь во время моей молодости католичество в Ирландии действительно было угнетающим режимом. В Англии же католики были и остаются меньшинством — процентов 10 населения. Поэтому для молодого человека, желающего стать писателем, в этом была особая привлекательность, в этой принадлежности к меньшинству — необычному, противостоящему тому секулярному либеральному обществу, внутри которого ты находишься. Поэтому я не испытывал никакого интеллектуального стремления бунтовать против католичества — я находил в нем пользу, был ему рад. В те дни я был довольно традиционным католиком. Лишь постепенно, с годами, эти ортодоксальные религиозные убеждения начали слабеть, я сделался гораздо более скептичным, и моя нынешняя вера сильно отличается от той, какой она была в те времена. К тому же изменилась и сама церковь, причем радикальным образом; я писал об этом в нескольких своих романах.

Насколько комфортно вы чувствовали себя в детстве?

Дискомфортной моя ситуация не была. Я никогда не был в положении бросающего вызов традициям. Понимаете, у меня в любой момент имелся выбор: уйти из католичества, перестать ходить в церковь, перестать верить. Решись человек на такое в провинциальном ирландском городке в 50-е годы, он превратился бы в мишень для сплетен, вызвал бы всеобщее неодобрение. Но в секулярной либеральной британской среде, где большинство людей вообще не ходят в церковь, перестали быть верующими в общепринятом смысле слова, выбор целиком за тобой. Произошло следующее: католическая церковь, на принципах которой я был воспитан, была в высшей степени иерархическим институтом со строгими правилами, державшимся, по сути, на страхе — на страхе перед сверхъестественным. С его помощью церковь оказывала давление на людей. Это был страх перед адом. В те времена спасение души было вещью вполне реальной, отнюдь не какой-нибудь метафорой. Церковь обеспечивала тебе некий моральный свод законов. Считалось, что, если человек хочет принадлежать к церкви и находиться под ее защитой в метафизическом смысле, всем этим законам надо следовать, а иначе тебе здесь не место. Теперь ситуация в корне изменилась, и кризис, послуживший толчком к изменениям, был в данном случае связан с сексуальной стороной жизни, с использованием противозачаточных средств. В результате этого на поверхность вышли всевозможные конфликты и противоречия, что назревали по всему миру в 50–60-е годы. Как следствие, сегодня церковь в большой степени основывается на плюрализме. Рядовому верующему разрешается выбирать, какого рода католицизм исповедовать, каким моральным правилам следовать, какие сознательные решения самостоятельно принимать, в том числе и в отношении использования противозачаточных средств. Так что нынче ситуация совершенно другая. Мне было чрезвычайно интересно наблюдать за этими переменами, за расслоением в той старой, абсолютно единой, весьма консервативной католической вере, в которой меня воспитывали. Я черпал в этом материал для книг. Я… На то, чтобы объяснить мою теологическую позицию, потребовалось бы слишком много времени, но, если вкратце, я считаю, что язык религии, будь то Священное Писание или литература, обеспечивает своего рода метафорический способ вести разговор о множестве вопросов, от которых невозможно уйти или уклониться даже тому, кто сознательно не верит в определенное учение. Эти вопросы так или иначе продолжают возникать: как мы здесь оказались, что происходит после смерти, в чем смысл бытия, зачем нам стремиться к добру. Все эти вопросы религия позволяет обсуждать доступным для понимания образом. В моем понимании она сродни важному литературному произведению, которое помогает разобраться в мировом устройстве, не давая окончательного ответа на данные вопросы.

Ваши религиозные взгляды отразились в романе «Терапия»?

С годами мне, наверное, стало проще писать от лица человека, который либо вообще не является католиком, либо был им, но утратил веру, а не от лица того, кто верит по-настоящему. Героя романа «Терапия» верующим можно назвать с большой натяжкой — его жизнь всегда проходила практически вне религии. Но он сам понимает, что не может обрести душевное равновесие, и, подталкиваемый этим чувством, пытается разыскать свою бывшую подругу. Та была католичкой, когда они знали друг друга подростками. И в результате, в