У этого развития имелись пределы. В конце концов, Персидская империя не охватывала весь мир. После пленения у империи остался один серьезный противник в борьбе за господство: Египет. Если источник Р действительно выражает взгляды Персидской империи ближе к концу пленения, тогда можно ожидать от него примечательно лишенного снисходительности отношения к Египту и египетской теологии. Даже если Бог периода после пленения универсалистский в своих владениях, это еще не значит, что его симпатии равномерно распределены по миру.

И конечно, в источнике Р упоминания о Египте свидетельствуют о том, что он находится по другую сторону барьера нравственности. Прежде всего, в «табели наций» нет народа более далекого от Израиля, чем египетский. Если Авраам, патриарх Израиля, вел свой род от сына Ноя Сима, названного в Библии приверженцем Яхве60, то египетский народ – потомки другого сына Ноя, Хама, религиозная принадлежность которого не упоминается, а репутация подчеркнуто дурная61.

Сомнительный нравственный статус Египта выделяется дополнениями источника Р к историческому повествованию Библии. Разумеется, источник Р не выдумывал антагонизм с Египтом, которым пропитана Книга Исхода; доизгнаннические варианты также свидетельствовали о враждебности, и почти наверняка некоторые племена, первоначально жившие на территории Израиля, имели свою историю конфликтов с Египтом. Тем не менее источник Р усилил демонизацию Египта в Библии.

Например, именно источник Р сообщает нам, что «египтяне с жестокостию принуждали сынов Израилевых к работам, и делали жизнь их горькою от тяжкой работы». Израильтяне «стенали и вопияли», и Бог услышал их. А услышав, отозвался о Египте так, как почти обо всех народах, когда Второисайя называл врагами Израиля почти весь мир. «Узнают Египтяне, что Я Господь, когда простру руку Мою на Египет и выведу сынов Израилевых из среды их»62.

Затем источник Р наполняет содержанием простертую руку Бога: Яхве превращает все запасы воды в Египте в кровь, и, словно этого мало, выгоняет жаб из воды и заставляет их кишеть в домах египтян. После приходит время мелких тварей – гнид, мошек или комаров, в зависимости от перевода. По велению Яхве кожа всех людей и скота в Египте покрывается «воспалением с нарывами». Наконец однажды ночью он умерщвляет всех египетских первенцев, от человека до скота, о чем источник Р сообщает незадолго до описания праздника Пасхи, устроенного для того, чтобы израильтяне навсегда запомнили эту ночь63. Здесь голос Персидской империи способствует тому, чтобы враждебность к Египту, противнику Персидской империи, заняла центральное место в календаре иудейских обрядов.

В середине повествования о Пасхе источник Р, по-видимому, сталкивается с теологической проблемой. Яхве провозглашает, что «над всеми богами Египетскими произведет суд»64. Над богами? Но разве источнику Р не полагалось быть монотеистским? Да, но возможно, источник Р имел в виду тот день, когда на земле был не только один бог, а Яхве еще не успел завладеть всей властью. И поскольку этим «судом», который обещал «произвести» Яхве, должна быть смертная казнь, это повествование способно служить важной вехой процесса возникновения монотеизма. Во всяком случае, этот странный отрывок помогает понять: даже если Шмид прав и важный сдвиг теологии источника Р – смещение к интернациональности и инклюзивности, это не универсалистская инклюзивность. По-видимому, если боги хотят соответствовать всеохватной теологии источника Р, если хотят стать проявлениями Элохим, им следует ассоциироваться с одним из народов Персидской империи.

Словом, источник Р – голос обширных, но не универсалистских дружеских отношений. Следовательно, бог, описанный этим источником, – в большей или меньшей степени официальный Бог израильтян, вернувшихся из плена, – не развился настолько, как нам хотелось бы. Но следует ли требовать большего? Ведь во времена источника Р нити игр с ненулевой суммой еще не протянулись по всему миру, у Израиля не появилось возможности установить обоюдно выгодные отношения, скажем, с Восточной Азией, не было даже перспектив сотрудничества с Египтом – до тех пор, пока он значился в списке врагов Персии. Авраамический бог распространял свою симпатию вплоть до границ известного мира игр с ненулевой суммой, и это все, чего мы можем ждать от бога.

Точнее, от «бога» ли мы этого ждем? Бог, которого я описывал, это бог в кавычках, бог, который существует в головах людей. Например, когда в главе 5 я сказал, что Яхве был сильным, но милосердным, я просто имел в виду, что его приверженцы считали его сильным, но милосердным. Нет особых причин полагать, что «где-то там» был бог, который соответствовал этим внутренним представлениям. Подобно этому, когда я говорю, что Бог демонстрирует нравственный прогресс, на самом деле я имею в виду, что представления людей о Боге движутся в сторону нравственного прогресса.

Разумеется, традиционного верующего эта мысль вряд ли вдохновит. И действительно, в итоге мировоззрение, о котором я говорю, сводится к своего рода шутке о хороших и плохих новостях для традиционалистов – христиан, мусульман и иудеев. Плохие новости состоят в том, что бог, который, как считалось, родился совершенным, на самом деле родился далеким от идеала. Хорошие новости – в том, что этот несовершенный бог вообще не бог, а всего лишь плод человеческого воображения. Очевидно, что для традиционного верующего все эти новости плохи.

Опять же традиционные верующие вступают в диалог, движимые большими надеждами на то, что древняя теология, сформировавшаяся за тысячелетие до того, как наука начала объяснять природу мира, переживет современный критический подход и останется невредимой. Есть люди, которые называют себя склонными к религиозности, или, по крайней мере – к духовности, и готовые довольствоваться малым. Они рождаются в научном мире, который не обеспечивает поддержки духовных исканий, им достаточно подтверждения, что эти искания отнюдь не безнадежны. В них есть что-то от Федора Павловича из «Братьев Карамазовых». Услышав от сына-атеиста, что нет ни Бога, ни бессмертия, он хмуро заключает: «То есть совершеннейший нуль или нечто?» И тут же продолжает допытываться: «Может быть, нечто какое-нибудь есть? Все же ведь не ничто!»

Есть ли нечто? Есть ли ничто? Есть ли какое-нибудь свидетельство хоть чего-нибудь? Любой признак, что жизнь – это не просто совокупность субатомных частиц: хоть какая-нибудь высшая цель, более глубокий смысл, пусть даже то, что можно назвать «божественным» в каком-либо из смыслов этого слова? Если подойти к духовному поиску со столь скромными надеждами, со смиренным скептицизмом современности вместо явной уверенности Древнего мира, тогда рациональная оценка ситуации может оказаться более возвышающей. Она может служить, как выразился бы Федор Павлович, хоть каким-то доказательством чего-то.

Что можно было бы расценить как свидетельство высшей цели, действующей в мире? Прежде всего нравственное направление в истории. Если история естественным образом направляет человеческое сознание к нравственному просвещению, то независимо от замедленного или скачкообразного процесса развития он будет служить свидетельством тому, что во всем этом есть некий смысл. По крайней мере, в данном случае свидетельство будет более явным, чем в альтернативном – если история не имеет заметного направления или если она направлена вниз по наклонной, то есть человечество в целом становится все менее нравственным, более мстительным и нетерпимым.