— Моя милая кошечка! Вот вы и объявились! — воскликнула она, протягивая вернувшейся с того света восхитительную руку, которую Сильви поцеловала, опустившись на колени. — Боже мой, сколько мы всего пережили! И как много должны друг другу рассказать! Мой дорогой герцог, вряд ли я сумею отблагодарить вас за то, что вы сумели снова найти Сильви для нас.

Подобные слова было слышать очень приятно, но Сильви не дала себе возможности довериться приветливому тону королевы. Разве можно забыть, что эта венценосная дама позволила отправить в изгнание Марию д'Отфор, свою камеристку и самую верную подругу? Когда-то она не смогла защитить госпожу де Шеврез, которая тем не менее была дорога ее сердцу… Теперь при королеве находилась молодая, белокурая и полная женщина с молочным цветом лица, целью которой, казалось, было во всем поддакивать Анне Австрийской… Эту роль в свое время играла Мари. Все это было довольно грустно…

Однако Анна Австрийская, усадив рядом с собой Сильви, — это было необыкновенное проявление благосклонности, вызвавшее легкий ропот среди фрейлин, — сказала:

— Милые дамы, некоторые из вас всего несколько лет назад знали мадемуазель де Лиль, которую госпожа де Вандом воспитала под этой фамилией, чтобы избавить девушку от грозных опасностей. Сейчас она вернулась к нам под настоящим именем. Милые дамы, я представляю вам не только мадемуазель де Вален, но и невесту

господина герцога де Фонсома…

Сильви встала, чтобы изящно раскланяться во все стороны. Ей казалось, будто она комедиантка на подмостках и играет порядком надоевшую роль. Однако сейчас Сильви видела на лицах окружавших ее фрейлин лишь улыбки, а молодая белокурая женщина сказала, обратившись к королеве:

— Надеюсь, ваше величество, что она вернулась к нам навсегда! Нам так не хватает красивых голосов, и поскольку ваше величество изволили заботливо сохранить не только гитару мадемуазель, но и ее личные вещи…

— Это мое самое горячее желание, добрая моя Мотвиль! Мой дорогой герцог, вы не усматриваете в нем ничего необычного, не правда ли?

Обеспокоенный взгляд молодого человека, задержавшийся на миг на притихшей группке фрейлин, больше сказал королеве о затруднительном положении де Фонсома, чем пространная речь.

— Нет, — продолжала она. — Я беру ее не на прежнюю должность; в ней, кстати, мадемуазель де Вален никогда не состояла. Я хотела бы сохранить ее при себе как чтицу. Разумеется, до ее замужества, после которого она будет принята в круг придворных дам. И, быть может, на привилегированном положении, — прибавила королева, понимающе улыбнувшись при этом госпоже де Брассак, навязанной ей фрейлине, протеже Ришелье. — Что вы на это скажете, Сильви?

— Я покорная слуга вашего величества! — ответила она с сияющей улыбкой. Поскольку Сильви удалось не оказаться в числе фрейлин, она была согласна снова занять свое место при дворе. Это отвечало ее планам, особенно на то недолгое время, пока она будет чтицей. Сильви сумеет с легкостью отыскать в Лувре свой прежний тайник. Потом останется надеяться, поскольку она снова будет петь, что ее призовет и кардинал. И тогда она сможет осуществить свой план.

Спустя несколько дней Сильви, после того как написала Мари д'Отфор и попросила прислать ей Жаннету, перебралась во дворец Сен-Жермен, заняв небольшую комнату поблизости от покоев королевы: в ней она должна была жить одна. Последнее обстоятельство положило конец опасениям, выражаемым Жаном и Персевалем, которых очень озадачил тот восторг, с каким Сильви пошла навстречу желанию королевы, но создавалось впечатление, что Сильви это нравится, и они не нашли в себе мужества ее упрекать. Впрочем, молодой герцог в качестве жениха Сильви будет иметь все возможности заботиться о той, кого любит…

— Может быть, она все-таки согласится стать моей женой, — заключил герцог, пытаясь улыбкой развеять озабоченность своего друга Рагенэля.

Персеваль продолжал в этом сомневаться, и его не покидала тревога, которую он тщательно скрывал. Что-то мучило его во всей этой истории. Сильви, он был уверен, преследовала некую тайную цель, маскируя ее улыбками и веселостью, наигранность которых Персеваль чувствовал, хотя и не мог ничего разузнать. Как-то Сильви под тем предлогом, что ей необходимо найти потерянную медаль, пришла в Лувр одна и попросила сторожа, который хорошо ее знал, открыть свою прежнюю комнату. Пузырек из темного стекла был на своем месте. Сильви спрятала его за корсаж и ушла навстречу новой судьбе, выбранной по собственной воле.

Во дворце королей Франции неизменной оставалась только атмосфера: здесь по-прежнему чувствовалась напряженность во всем. После заговора Сен-Мара королева чувствовала недоверие супруга, которое не поколебали даже маленькие сыновья. Раньше Анне Австрийской грозило отречение. Теперь королева боялась, что король и его первый министр, нездоровые, желчные люди, отнимут у нее детей. Вновь получив место при дворе, где мрачные настроения усугублял траур, Сильви ощущала эту напряженность с остротой, вызывавшей у нее горькие чувства. По ее мнению, теперь при дворе стало намного хуже, чем раньше. Во дворце больше не давали балы, не играли спектакли и не устраивали никаких, кроме религиозных, праздников. Королева жила замкнуто, общалась лишь с узким кругом приближенных, над которым властвовала чета де Брассаков; в покоях королевы редко Можно было увидеть приветливые лица, так как все, кого Сильви любила, были удалены: Ла Порт по-прежнему находился в изгнании, добрую госпожу де Сенесе отправили жить в поместье, как и Мари д'Отфор. Среди фрейлин и в привычном кругу придворных дам тоже многое изменилось: принцесса де Гемене ушла в монастырь; госпожа де Монбазон, захваченная страстью к Бофору, тоже отдалилась от двора, как и юная герцогиня де Лонгвиль, считавшая двор слишком скучным. Зато часто появлялась бывшая госпожа де Комбале, ставшая герцогиней д'Эгийон по воле своего дяди кардинала, и она, уверенная в собственном всесилии, не боялась казаться назойливой. И лишь новая фрейлина Франсуаза де Мотвиль представляла собой настоящий источник человеческой теплоты, и Сильви легко поняла, что совсем растерянная королева привязалась к этой искренней, кроткой нормандке, образованной и одаренной своеобразной мудростью, которая превосходила ограниченность придворного круга, ибо в парижских салонах Мотвиль дали прозвище Сократина. Кроме того, она прекрасно писала и, регулярно ведя дневник, была историографом королевы, охотно рассказывавшей ей о событиях, что предшествовали появлению Франсуазы при дворе.

Госпожа де Мотвиль встретила мадемуазель де Вален с видимым удовольствием. Прежде всего потому, что Сильви сразу ей понравилась, а также потому, что гитара и песни Сильви доставили королеве новую радость и развлечение. Кроме того, Сильви, как и она, говорила по-испански, и случалось, что три женщины, запершись поздно вечером в спальне королевы, часами напролет болтали на языке Анны Австрийской, которая еще не примирилась с мыслью, что она уже не инфанта Испании и никогда ею не будет.

Короля видели редко. Он, несмотря на свои недуги, по-прежнему был одержим страстью к охоте, жаждой просторов и выезжал из маленького замка в Версале лишь для того, чтобы носиться по окрестностям Парижа; в столице он останавливался в монастыре Визитации у сестры Луизы-Анжелики, ища у бывшей возлюбленной утешения после трагической гибели своего фаворита…