— Вот мы и снова встретились, мадемуазель де Вален, — сказал Ришелье, — и я благодарю Бога за то, что он дал мне возможность принести вам мои извинения. Дурные слуги, похоже, взяли привычку устраивать вам западню всякий раз, когда вы бываете у меня. Королева рассказала мне о последней из них, но я уверяю вас, что этого я не хотел.

— Я никогда не думала, монсеньер, что ваше преосвященство может иметь отношение к столь подлым козням. Во всяком случае, сегодня вечером мне бояться нечего. Меня ждет господин де Гито…

— По моему совету, — уточнил кардинал. — И я рад, что мне снова выпало удовольствие послушать вас. Что вы мне споете?

— С позволения вашего преосвященства я прежде всего хотела бы осведомиться о вашем здоровье!

— Весьма любезно с вашей стороны. Как видите, я болен… быть может, тяжелее, чем обычно, но с Божьей помощью надеюсь подняться с этого ложа. Хотя бы перебраться в кресло…

— Что желает послушать ваше преосвященство?

— «О жимолости», а также «Любовь к себе»… А далее все, что вы сами споете с удовольствием. Я наверняка знаю, что это принесет мне большое облегчение…

Сильви спела две первых песенки, которые просил исполнить кардинал. Потом она ненадолго замолчала, словно задумалась над тем, что еще спеть. Ришелье, закрыв глаза, терпеливо ждал… То, что он услышал, никак не отвечало его ожиданиям.

— Moнceньор — прошептала она, — позволит ли ваше преосвященство господину де Бофору когда-нибудь вернуться во Францию?

Резко поднятые веки обнажили в глазах кардинала холодную злобу.

— Если вы пришли сюда защищать это дурное дело, то лучше уходите!

— Это не дурное дело, и я умоляю ваше преосвященство выслушать меня хотя бы минуту, всего одну минуту! Вы слишком озабочены справедливостью и честью, чтобы возлагать на сына проступки отца. Вы не можете обвинять господина де Бофора в том, что он хороший сын, — прибавила она, решительно отказавшись от употребления третьего лица, которое казалось ей слишком неуместным в защитительной речи.

— Я обвиняю его в том, что он вступил в сговор с Испанией в ущерб безопасности государства!

— Вам прекрасно известно, что это не так. Десятки раз, несмотря на свою молодость, герцог проливал кровь от испанского оружия. Он предан своему королю, он честен…

— Но тем не менее он собрал в Вандоме важное совещание, на котором встретились эмиссары заговорщиков…

— Он лишь собрал друзей для охоты. Не его вина, если некоторые из них имели дурные мысли… Даже у эшафота и даже после того, как он принял святое причастие, господин де Ту продолжал заявлять, что господин де Бофор не замешан в заговоре, что он, наоборот, отказался помогать заговорщикам.

— Де Ту проявил преданность верного друга, которому уже нечего было терять…

— Нет. Он сказал правду как человек, не имеющий права лгать в те мгновения, когда ему предстоит предстать перед Богом! Поверьте мне, монсеньер, Франсуа невиновен. Позвольте ему вернуться и снова занять то место, какое ему лучше всего подходит во главе армии…

Со своего ложа кардинал издал смешок, похожий на хруст треснувшего ореха.

— Вы могли бы стать блестящим адвокатом, моя милая, но вы зря теряете время. Если Бофор осмелится вступить на землю Франции, он тотчас будет арестован… А теперь пойте или уходите!

Сильви снова взяла гитару и сыграла несколько аккордов. Ну как она могла оказаться такой глупой и думать, что кардинал ее послушает? Она думала, что бы ей спеть, когда Ришелье вдруг сказал:

— Подождите! В шкафу позади вас стоит бутылка с эликсиром из Шартре… Пойдите… возьмите ее… Налейте мне немного… Мне что-то нехорошо…

Сильви почувствовала, как у нее остановилось сердце. Неужели в этой внезапной возможности знак Судьбы? Планы, даже самые страшные, задумывать легко, но теперь она поняла, что, когда наступает время их исполнять, мужества часто не хватает. Однако сейчас надо было решаться. Она вспомнила обо всех, кто гнил в темницах безжалостного кардинала, о Франсуа, который мог бы снова увидеть небо горячо любимой родины. Ради этого она пожертвует своей жизнью и займет в сердце Франсуа место, которое никто никогда у нее не отнимет, а Франсуа всегда будет с нежностью о ней вспоминать…

— Ну что же вы? — нетерпеливо спросил больной — Чего вы ждете? Мне плохо.

Сильви, чтобы собрать последнее мужество, подумала, что через несколько минут кардинал тоже будет избавлен от мучений, и с этой утешительной мыслью подошла к шкафу, нашла эликсир и взяла бокал, куда вылила несколько капель яда, прежде чем наполнить его зеленой жидкостью, которая источала приятный запах трав, потом вернулась к ложу с этим смертоносным напитком.

— Сначала отпейте вы! — приказал Ришелье.

Она на миг замешкалась и вдруг, встретившись с грозным взглядом Ришелье, поняла, что он призвал ее лишь для того, чтобы подвергнуть испытанию.

— Пейте же! — настаивал он. — Вы что, боитесь?

И она покорилась судьбе. Сильви поднесла бокал к губам, но он выскользнул у нее из рук, выбитый неожиданным, резким движением больного, которого сотряс сильный, пугающий приступ кашля. Эликсир пролился на простыню, смешавшись с потоком крови, внезапно хлынувшей изо рта кардинала. Сильви бросилась к двери, за которой, как обычно, толпились слуги и доктора:

— Скорее! Его преосвященству плохо!

— Я услышал кашель, — сказал лейб-медик короля Бувар. — И собирался войти… Боже мой! Он опять харкает кровью!

— Это не в первый раз?

— Да. Легкие совсем испорчены.

Казалось, врача нисколько не удивили пятна зеленого эликсира на простынях вопреки опасению Сильви. Он, пожав плечами, только недовольно проворчал:

— Он опять просил этот эликсир, который ему совсем не помогает. Я хотел забрать его у кардинала, но разве кто-нибудь мог запретить кардиналу что бы то ни было…

Слуги хлопотали над больным, а Бувар, взяв Сильви под руку, вывел ее в прихожую.

— Теперь возвращайтесь во дворец, мадемуазель! Я буду весьма удивлен, если его преосвященство в ближайшие дни снова попросит о концерте…

Сильви, вздохнувшая с облегчением оттого, что не стала убийцей, большего и не требовала. Поэтому, приехав в Сен-Жермен, она сразу отправилась в часовню возблагодарить Бога за то, что он не дал ей совершить роковой поступок и тем самым сохранил жизнь. Она так близко видела смерть, что несмотря на непогоду — всю неделю лил дождь! — сочла жизнь великолепной, а погоду изумительной…

В ту ночь кардинал не умер и наутро велел перевезти себя в Париж. Ему казалось, что он почувствует себя лучше среди чудес искусства, собранных в кардинальском дворце. Зато король перестал носиться по окрестностям и обосновался в Сен-Жермене, откуда никуда не выезжал, ожидая известия о кончине кардинала. Это известие теперь могло привести ему своеобразное избавление, тем более что победа, увенчавшая его воинские деяния, перенесла войну за границы королевства.