И опять вокруг нее сомкнулось неясное движение и смутный гул. «Миледи», — окликали ее чужие английские голоса. В этом не было смысла, но она без запинки, наизусть отвечала[вежливыми фразами, которым ее научили.

Несколько часов спустя сон привел ее на пристань. Она понимала, что рядом стоит Петро, он рыдает, обнимая Персиваля; но, получив от Вариана мешочек с монетами, он оживился. Потом были Доника, Кериба, подруги… слова прощания на родном языке. Эсме смотрела, как уплывает их лодка, чувствовала, что ее поддерживает рука Вариана, и все же это было нереально, непостижимо.

Туман не полностью рассеялся и тогда, когда она стояла у окна спальни в том доме, что Вариан снял на Корфу. Дом был удивительный: большое белое здание в заливе Колора, в северо-восточной части острова. Окно было обращено к родине. Тонущее солнце зажигало медные искры на темно-синей глади Ионического моря.

Эсме зажгла свечи. Она переоделась в кружевную ночную рубашку, которую для нее любовно сшила миссис Инквит, и вынула шпильки из волос. Она до блеска расчесала их щеткой с серебряной ручкой из набора, который ей дал Персиваль. В комнате хвастливо сверкало большое зеркало, и Эсме рассмотрела себя.

В зеркале отразилась маленькая, тощая и страшно одинокая девушка.

Эсме отвернулась и стала смотреть в окно.

Земля на той стороне залива не была родиной. Эсме больше не албанка. Она девушка без родины и без семьи.

Ее дядя не приехал на свадьбу, — конечно, потому что не желал ее знать и даже не захотел забрать сына. Но когда-нибудь Персиваль к нему вернется, а Эсме будет отвергнута, как прежде был отметен ее отец.

У нее никого нет, она никто, просто жена лорда Иденмонта. Она даже не настоящая леди. Она освоила начатки знаний и повторяет их, как школьник отвечает урок латыни. Она же может цитировать Цицерона, Катулла и прочих, но это не делает ее римлянкой.

От стука в дверь она вздрогнула. Сердце болезненно забилось, она едва выговорила слова, приглашающие мужа войти.

Дверь распахнулась, вошел блистательный, высокий лорд, который сделал ее своей — и ничем более… Эсме разрыдалась.

В мгновение ока Вариан пересек комнату, подхватил ее на руки и без слов отнес на кровать. Он не положил ее, а посадил себе на колени, и Эсме повисла на нем, рыдая.

Он ее держал, положив подбородок ей на голову и поглаживая по спине. Постепенно ей передалось его спокойствие, она затихла. Он вынул платок и молча подал ей.

Она всегда ненавидела плач. Пока она не встретила его, слезы были ей незнакомы, презренная слабость. В ужасе она растерла мокрое лицо с такой силой, словно пыталась себя наказать.

— Ничего, пустяки, — сказала она, глядя на лацкан сюртука. — Вот глупости. Только стала страшилищем. — Она отодвинулась, но он ее не отпустил.

— Так не пойдет, Эсме. Я сойду с ума, пытаясь разгадать, в чем беда.

Серые глаза смотрели слишком пронзительно, под их взглядом она готова была извиваться червем, а это злило, потому что тогда она будет похожа на плачущую ведьму.

— Я же сказала, ничего. Я утомилась, вот и все. Устала притворяться дамой.

— Тебе никем не надо притворяться, уж во всяком случае, ради меня.

— Действительно. Если бы я вела себя, как мне вздумается, перед твоими соотечественниками я бы выглядела дурой и дикаркой, они бы смеялись надо мной и жалели тебя. Ты не хуже меня знаешь, что они только того и ждали, что я ошибусь, к твоему и Персиваля стыду. Поэтому ты и держался подальше от меня до сегодняшнего дня, — высказала она наболевшее. — Надеялся, что за один день я не успею выкинуть что-нибудь такое, что тебя дискредитирует.

Вариан посмотрел на ее стиснутые кулачки.

— Понятно. Какое же ты глупое создание!

— Глупое? — Она впилась ногтями в его руки и попробовала отогнуть пальцы, но с таким же успехом она могла бы расцепить наручники.

— Ты знаешь, что я сильнее тебя, — сказал он. — А даже если я тебя выпущу, ты недалеко убежишь. Может, лучше расцарапать мне глаза, как по-твоему?

Эсме знала — по крайней мере рассудочная ее часть знала, — что он нарочно ее раздражает. Но это не имело значения. Ее охватила бездумная ярость.

— Я тебя ненавижу! — выкрикнула она. — Я бы выцарапала тебе глаза, но тогда ты станешь слепым, а не только тупым и ненормальным, а у меня нет никого, кроме тебя! — Она толкнула его кулачком в грудь, так что он поперхнулся. — Я хочу умереть!

— Ну нет. — Не дав ей ударить еще раз, Вариан схватил ее руку и поцеловал. — Ты хочешь, чтобы я умер. Или вообще не появлялся на свет.

Он отпустил ее руку, поднял ее и поставил перед собой.

— Ты бы посмотрела вокруг, может, найдешь что-нибудь побольше и потяжелее, чем меня можно ударить. — Он посмотрел на умывальник. — Например, тот каменный кувшин. Осмелюсь сказать, короткий легкий удар отключит меня на несколько часов.

Эсме невольно проследила за его взглядом.

— Кувшин? — Ее глаза странно заблестели. — Он разобьет голову.

— О, сомневаюсь. Для того чтобы успешно сделать эту работу, тебе понадобится топор. Английские лорды, знаешь ли… У них череп из дуба.

Она издала глубокий вздох. Ярость рассеялась так же быстро, как и возникла, и Эсме не могла вернуть ее обратно, а она была ей так нужна! Злость была привычной, от нее Эсме становилась сильнее. Отчаяние делало ее слабой.

— О, Вариан, я не могу это сделать. Ты знаешь, что не могу.

— Полагаю, не можешь. Я довольно жалкий экземпляр, и, к сожалению, я все, что у тебя есть. Некуда пойти, не к кому обратиться. Только тупой, ненормальный Вариан, который на три недели бросил тебя на чужих людей. И все ради имущества, которое для тебя ничего не значит, потому что ты не лицемерка, как я. А еще ты злишься потому, что все эти три недели не имела ни права слова, ни выбора.

Эсме почувствовала напряжение.

Мерцающий серебряный взгляд прошествовал от ее макушки до пальцев ног в серебристых шлепанцах.

— Теперь я буду наказан, — мягко добавил он. — В первую брачную ночь. Сначала слезы, потом застращала меня до полусмерти…

— Ничуть ты не испугался, — сказала она. — Не представляй дело так, что я с тобой заигрываю. И не обвиняй в женских хитростях. Как будто раньше они на тебя действовали! Сколько женщин плакали из-за тебя? И сколько еще будут лить слезы?

— Ты тоже плакала из-за меня, любимая?

— Нет! — Она отвернулась к окну, за которым уже стемнело. — О, какой смысл? Да. Да! Из-за тебя.

Крепко держа ее за руку, он повернул ее к себе лицом.

— Этого я и боялся. Подозревал. Это мне наказание. О Господи, я ненавижу, когда ты плачешь! Даже когда у тебя такой вид, будто слезы наворачиваются на глаза. — Он взял другую ее руку и притянул к себе. — Но ты меня не ненавидишь, милая?