— Это мама, — зачем–то пояснил Константин. — Мама моя.

— «Пишу тебе, потому что сегодня мне двадцатка стукнула. И такого дня у меня еще не было. Я ведь беспризорничком родился, какие там дни рождения. Шамовки перехватил, морду не набили — уже праздничек. А тут ребята — ну все, Варюха, весь наш боевой взвод — загоношились и гульнули. И так все хорошо было, Варя, весело, дружно. И все речи толкали.

Все больше о том, как после войны жить будем. И еще насчет детей, конечно, разговор был. Ты себя, Варюха, береги, слышишь? Ты же в мамы готовишься. Уж как–нибудь прохарчись маленько. Родишь сына — Костей назови. Мне это имя очень даже нравится. И смотри, Варюха, если не вернусь, расти так его, чтоб человек вышел, а не дешевка какая. Думаю о тебе, денечки наши считанные вспоминаю и целую, как умею. Твой Витька Святкин».

Все молчали. Константин вскочил неожиданно:

— Мне позвонить надо. Домой. Срочно.

— В конторе есть телефон, — сказала Анна. — Я провожу. Извините, мы скоро вернемся.

Было уже довольно поздно, но старик Илья Иванович не спал. Он сидел на кухне и занимался привычным и любимым делом: доставал из коробки свои многочисленные солдатские медали, разглядывал каждую и тихо улыбался, вспоминая что–то, ведомое только ему.

Телефонный звонок раздался, как всегда, неожиданно, да и был неожиданным: громким и длительным. И Илья Иванович торопливо засеменил в большую комнату, где стоял телефон.

— Слушаю, — сказал он, сняв трубку.

Трубка молчала, и старик еще раз сказал: «Слушаю вас». И тогда трубка ответила вдруг:

— Здравствуй, батя.

— Что?.. — недоверчиво переспросил Илья Иванович. — Что вы сказали? Что?..

— Здравствуй, батя, — уже громче и увереннее сказала трубка. — Это я, Константин. Ну как ты там?

Старик хотел ответить, но не мог. Губы задергались, голос больше не слушался его.

— Батя, ты меня слышишь? — уже с беспокойством спросил Константин. — Это я, батя.

— Костя?.. — сдавленно переспросил Илья Иванович. — Это ты, да? Ты это звонишь?

— Я, батя, я.

— А Люба спит. Разбудить?

— Ты мне сейчас нужен, а не Люба, — сказал Константин. — Свинья я у тебя, но ты уж прости меня. Прости, батя.

Илья Иванович молчал. По лицу его вдруг медленно потекли слезы, но он не замечал их и — улыбался.

— Батя, чего замолчал? — встревожился Константин. — Слышишь меня?

— Слышу.

— Скажи Любе, чтоб три билета на Москву заказывала. Три, понял?

Из спальни вышла заспанная Люба. Хотела что–то спросить, зевнула, привычно протянула руку за трубкой, но старик так сердито махнул рукой, что она остановилась в крайнем изумлении.

— Три билета на Москву! — прокричала трубка.

— Три билета, сынок, — громко повторил Илья Иванович. — Три, и все — на Москву!..

Была звездная ночь, и по дороге к памятнику шли Константин и Анна.

— А я никогда не получала писем от папы. Он не писал в ту ночь перед боем, он был с мамой. Это была единственная ночь в их жизни, и поэтому я — Анна Вилленстович, а не Анна Суслина. И ордена у нас нет. Он у бабушки хранится, у папиной мамы. А бабушка мою маму не признала и орден нам не отдала.

— Свинство это, — сказал Константин, больше думая о своем. — По себе знаю.

— В те годы редкая любовь приносила счастье, — тихо продолжала Анна, — но мама всю жизнь считала себя счастливейшей из женщин. Странно, правда?

— Странно, — вздохнул Константин. — А может быть, и нет. Нам трудно судить: у них были другие единицы измерения, и счастья и несчастья. Выше наших.

— Неизмеримо выше, — согласилась Анна.

Некоторое время они шли молча.

— Что–то случилось со мной за эти дни, — наконец сказал он. — Сам не понимаю что, но чувствую. Может быть, потом разберусь, потом пойму.

— Это естественно, Костя.

— Мне не в чем себя упрекнуть, не подумайте, Аня. Живу нормально, как все. Служу честно. Делаю, что положено. Но может быть, в этом–то все и дело: только, что положено. Не меньше, но и не больше… Он вдруг замолчал и остановился. И Анна остановилась. Возле обелиска молча стояли люди.

Они узнали их, когда подошли ближе.

Юнессу Хабанееву и профессора Сайко, Леню Лавкина и народного артиста Мятникова, летчика гражданской авиации Тенгиза Кодеридзе и сестер Крынкиных, племянника Глебова и Валентину Ивановну. И молча встали рядом.

И тогда возник последний титр фильма. Нет, не «Конец», потому что не было конца в этой истории. Просто медленно всплыла надпись: «СТОЯВШИМ НАСМЕРТЬ ВО ИМЯ ЖИЗНИ».

Бессмертный полк с реальными историями о женщинах на войне

Татьяна Петровна Белова. Первая женщина-гвардеец в саперных войсках

Моя бабушка Татьяна Петровна Белова (1918–2012) родилась в Витебской области, деревне Дуброво Соржицкого сельсовета. В 1935 году окончила неполную среднюю школу. Поступила в Витебский медтехникум. Затем работала в амбулатории при фабрике «КИМ» города Витебска… Потом была война…

27 июня 1941 года ее призвали в армию. Направили в 184-й отдельный саперный батальон в Карело-Финскую ССР. Два «кубика» в петлицах, стала Татьяна военфельдшером. Трудно служить среди мужчин женщинам, а их там было всего четверо. Много разных тяжких воспоминаний осталось в памяти. Осенью 1941 года привезли к штабу батальона 12 тел – наши саперы погибли, защищая высоту «Верблюд». Больно было, непривычно… Их похоронили еще в гробах. Потом подобное делать уже было невозможно.

184-й батальон был при 7-й армии во главе с командующим генералом Мерецковым и выполнял особые задания. Немцы захватили город Тихвин, единственную станцию сообщения с блокадным Ленинградом через Ладожское озеро. 184-й батальон и его опытнейшие саперы были брошены на освобождение города Тихвина и спасение Дороги жизни. Тихвин освободили, он был в руках врага всего 3–4 дня. «Наш батальон понес огромные потери, – вспоминала бабушка. – В строю осталось немного солдат и офицеров. Пострадали и наши медики. Фельдшер Вера, раненная осколком в затылок, ослепла, ее увезли в тыл. Военфельдшер 17-летняя Зоя была