– Это слишком, – сказала Лори. Кулак сжался на ручке двери, но сил потянуть не хватало. – Слишком.

– Быть мертвым – неплохо, – сказал Нарцисс. – Даже не так уж отличается. Просто… неожиданно.

– Ты говоришь по своему опыту?

– Да.

Рука упала от дверцы. Вся сила до последней капли оставила ее.

– Только теперь не отключайся, – сказал Нарцисс.

Мертвецы; все мертвецы. В ее объятьях, в ее разуме.

– Лори. Поговори со мной. Скажи что-нибудь, даже если только попрощаешься.

– Как… ты… можешь об этом шутить? – спросила она.

– Если это не смешно, то что? Грустно. Не хочу быть грустным. Улыбнись, ну же! Спасем мы твоего милого, ты да я.

Она не ответила.

– Мне считать молчание знаком согласия?

Она все еще не отвечала.

– Значит, да.

1

ВМидиане Эйгерман был только раз – когда прибыл с подкреплением к органам из Калгари на поиску Буна. Тогда же и познакомился с Деккером – героем того дня, рискнувшим жизнью, чтобы выманить своего пациента из укрытия. Естественно, ему не удалось. Все кончилось казнью Буна, стоило тому выйти на всеобщее обозрение. Если и был на свете человек, которому полагалось лечь и умереть, то это он. Ни разу еще Эйгерман не видел столько пуль в одном куске мяса. Но Бун не лег. По крайней мере, надолго. Он пошел бродить по свету – без сердцебиения, цвета сырой рыбы.

Тошнотворно. У Эйгермана от одной мысли бежали мурашки. Впрочем, признаваться он в этом не торопился. Даже пассажирам на заднем сиденье, священнику и доктору, у которых хватало собственных секретов. Секреты Эшбери он знал, тот любил переодеваться в женские вещички. Этот факт Эйгерман раскрыл и применял как рычаг, когда хотел отпущения греха-другого. Но секреты Деккера оставались загадкой. Его лицо не выдавало ничего – даже Эйгерману, поднаторевшему в распознавании вины.

Поправив зеркало, шеф посмотрел на Эшбери, который метнул в ответ мрачный взгляд.

– Когда-нибудь занимался экзорцизмом? – спросил он священника.

– Нет.

– А видел?

Снова:

– Нет.

– Но ты веришь, – сказал Эйгерман.

– Во что?

– В рай и ад, господи ты боже мой.

– Конкретнее.

– А?

– Что ты имеешь в виду под раем и адом?

– Боже, я не собирался дебаты разводить. Ты священник, Эшбери. Тебе полагается верить в дьявола. Правильно, Деккер?

Доктор буркнул. Эйгерман надавил.

– Все повидали то, что не могут объяснить, верно? Особенно доктора, да? У вас бывают пациенты, которые говорят на ангельских языках…

– Не могу сказать, что бывали у меня, – ответил Деккер.

– Правда? И все это объясняется наукой, да?

– Я бы сказал, да.

– Сказал бы он. А о Буне что скажешь? – не отставал Эйгерман. – Сраные зомби тоже объясняются наукой?

– Не знаю, – пробормотал Деккер.

– Вы только поглядите! У меня тут священник, который не верит в дьявола, и доктор, который в науке ни в зуб ногой. Ну, теперь я спокоен.

Деккер не ответил. Ответил Эшбери.

– Ты правда думаешь, что нас что-то ждет? – спросил он. – С тебя пот градом.

– Следи за языком, милочка, – сказал Эйгерман. – Просто не забудь книжку экзорцизма. Хочу отправить этих уродов туда, откуда они повылезали. И ты должен знать как.

– В наши дни есть и другие объяснения, Эйгерман, – ответил Эшбери. – Здесь тебе не Салем. Мы едем не на сожжение.

Эйгерман снова перевел внимание на Деккера, следующий вопрос подал полегче.

– Что думаешь-то, док? Думаешь, надо уложить зомби на кушетку? Спросить, не хотел ли он трахнуть свою сестру? – Эйгерман бросил взгляд на Эшбери. – Или носить ее белье?

– Я думаю, мы правда едем в Салем, – ответил Деккер. В его голосе звучал незнакомый Эйгерману полутон. – А еще я думаю, что тебе насрать, во что я верю и не верю. Ты все равно их всех сожжешь.

– В точку, – сказал Эйгерман, довольно хохотнув.

– И еще я думаю, что Эшбери прав. Ты в ужасе.

Смешок оборвался.

– Мудак, – сказал под нос Эйгерман.

Остаток пути проделали молча: Эйгерман задал новую скорость конвою, Деккер наблюдал, как секунда за секундой гаснет свет, а Эшбери после нескольких минут раздумий пролистал молитвенник, спешно переворачивая восковые страницы в поисках обрядов изгнания.

2

Петтин ждал их в пятидесяти метрах от ворот некрополя, прокопченный дымом все еще догорающих машин.

– Докладывай ситуацию, – потребовал Эйгерман. Петтин оглянулся на кладбище.

– С самого побега никакого движения. Но мы слышали.

– Что, например?

– Что мы сидим на термитнике, – сказал Петтин. – Под землей что-то движется. Тут и думать нечего. Это не только слышится, но и чувствуется.

Подошел и вступил в обсуждение Деккер, перебивая Петтина на полуслове, чтобы обратиться к Эйгерману.

– До захода солнца у нас час двадцать минут.

– Я умею считать, – ответил Эйгерман.

– Так когда начнем копать?

– Когда я скажу, Деккер.

– Деккер прав, шеф, – сказал Петтин. – Эти засранцы боятся солнца. Я вам отвечаю – не захочется нам задерживаться после заката. Их там внизу навалом.

– Пробудем здесь столько, сколько надо, чтобы расчистить это говно, – сказал Эйгерман. – Сколько здесь ворот?

– Двое. Большие и калитка на северо-восточной стороне.

– Ладно. Значит, сдержать их будет несложно. Подгоняй один пикап к главным воротам, а потом вдоль стены расставим людей через интервалы, чтобы точно никто не выбрался. Как только все перекроем, будем наступать.

– Вижу, подстраховались, – прокомментировал Петтин присутствие Эшбери.

– Вот именно.

Эйгерман повернулся к священнику.

– Ты же можешь благословить воду? Делать ее святой?

– Да.

– Тогда вперед. Всю воду, какую найдем. Благословляй. Раздавай людям. Может помочь, если пули подведут. А ты, Деккер, не путайся под ногами. Это теперь, блять, полицейская операция.

Раздав приказы, Эйгерман подошел к кладбищенским воротам. Шагая по пыльной земле, он быстро понял, что Петтин имел в виду под «термитником». Под землей что-то происходило. Даже словно бы слышались голоса, наводящие на мысли о преждевременных захоронениях. Однажды он такое видел – вернее, последствия такого. Сам держал лопату, когда раскопали женщину, чей крик услышали из-под земли. И на то была причина: она родила и умерла в гробу. Ребенок – уродец – выжил. Наверняка закончил в лечебнице. А то и здесь, в земле, с остальной поганью.