либо же, подобно Цзо Цы, которого зовешь учителем, попытайся удрать от меня пешком, пока я буду преследовать тебя на коне. Хоть я и не ровня великому Сунь Цэ, поверь, мой жеребец не уступит самому Красному Зайцу[5], — он с насмешливым ожиданием воззрился на даоса, все так же невозмутимого.

— Что ж, маловер, придется мне убедить тебя, — безмятежно промолвил Фан Цзумин. — У меня с собой имеется немного серебра, — он снял с пояса небольшой мешочек, чьи бока бугрились острыми углами. — Я могу провести над ним ритуал, что заставит его ярко сиять в ночи светом, что увидят лишь мертвые. Узрев его сияние, дух Сюй Сяня, несомненно, придет за ним. Осмелишься ли ты провести ночь в доме, где будет лежать это серебро? Или же уйдешь с позором? — он вернул Шэчи насмешливую улыбку. — Если согласишься, то можешь даже оставить себе этот презренный металл, — он небрежно тряхнул мешочком. — Для меня он не ценнее придорожных камней, — Инь Шэчи, удивленно моргнув, громко и весело расхохотался.

— Слышала ли ты это, жена моя? — через головы толпы обратился он к Му Ваньцин. — Что за прекрасное место этот Янцзячжуань — я думал, мне придется платить за ночлег, однако же, это нам заплатят за то, чтобы устроить нас на ночь! — повернувшись к столу с пожертвованиями, он подхватил с него кувшин вина, и бросил недовольно зыркнувшему на него даосу:

— Возьмешь за него часть своего серебра завтрашним утром. Или же, пришли за ним двухвостую лисицу, горную обезьяну, либо еще какого демона — им я верну это вино по первой просьбе. Где наше жилище на эту ночь? Ведите меня туда поскорее!

* * *

Дом, отведенный Шэчи и Ваньцин для их ночлега в компании мстительного духа, располагался на окраине села. Высокий и просторный, он явно принадлежал зажиточному крестьянину, и пусть он выглядел простовато, без обычных для городских домов черепичной крыши и резьбы на ставнях и стенах, заметно было, что живущая здесь семья заботится о своем жилище. Местные, провожавшие молодую пару, утратили всю враждебность — во взглядах, направленных на юношу и девушку, господствовало сожаление. Несколько сердобольных крестьян попытались отговорить Инь Шэчи от ночёвки рядом с заклятым серебром; другие же, по-видимому, сочли его с женой чем-то вроде добровольной жертвы мстительному духу, и то и дело благодарили юношу. Фан Цзумин шагал рядом с молодой парой, воплощая собой горделивое спокойствие, но в его взглядах, бросаемых на Шэчи, виднелось плохо скрываемое злорадство.

По мере приближения к цели, крестьяне начали вспоминать о срочных делах, и тишком расходиться. До самого места ночёвки молодой пары дошли лишь она сама, даос, да владелец дома, напуганного вида мужчина средних лет. Последний сунул Инь Шэчи связку медных ключей, и удалился, едва не срываясь на бег. Фан Цзумин налепил на оставленный у двери мешочек серебра бумажный талисман, произнес ещё одно заклинание, впечатляющее скоростью ритуальных жестов, звучностью слов, и могуществом призываемых сил. После, он бросил на Шэчи многообещающий взгляд, и удалился, оставив юношу и девушку осматривать их временное обиталище.

Изнутри, домик оказался уютным и обжитым. В главной зале виднелись следы поспешного исхода обитателей — остывающий чайник на обеденном столе, окруженный пустыми чашками; игрушечный барабанчик-погремушка, забытый на полу; незаконченное рукоделие с воткнутой в него иглой, лежащее на одном из стульев. Шэчи с женой, не сговариваясь, двинулись в спальню — им обоим не захотелось вторгаться в этот маленький мирок, ненадолго покинутый хозяевами. В спальне, Инь Шэчи усадил Ваньцин за стол, на который сгрузил кувшин с вином, и захваченную суму с их дорожной едой.

— Ты голодна? — спросил он девушку. — Или, быть может, хочешь омыть ноги? Я могу согреть воды.

— Не стоит, мой милый муж, — улыбнулась та с искренним довольством, снимая вуаль. — Давай лучше насладимся украденным тобой горячительным. Надеюсь, владельцы этого дома не обидятся, если бы попользуемся их чашками.

— И вовсе оно не украденное, — с притворной обидой отозвался юноша, направляясь на кухню за посудой. — Я пообещал оплатить его из нашей завтрашней добычи, — вернувшись, он поставил на стол две чистые пиалы, и, вскрыв кувшин, разлил по ним вино.

— Очень неплохо, — с удивленной улыбкой оценила напиток Му Ваньцин, пригубив из своей. — Соли в меру, и вкус мягкий. В Янцзячжуане имеется неплохой винокур.

— Небо благословило здешние горы множеством ключей с замечательно вкусной водой, — согласно кивнул Шэчи, также отдавая должное вину. — Видать, этой деревне также достались плодородные рисовые поля, — он достал из сумки полоску сушеного мяса, и, разделив ее пополам, протянул часть жене. Та, благодарно улыбнувшись, закусила.

— Тебе не кажется, что тот негодный даос выглядел слишком уж довольным? — расслабленно спросила она. — Он словно хотел заманить нас на ночлег в этот домишко. Что, если он задумал некую пакость?

— Воин из него никчемный, — подумав, ответил Инь Шэчи. — Отравить нас он не сможет — вино было запечатано, а пищу мы принесли свою. Если же он задумает напасть на нас ночью, я живо объясню этому Фан Цзумину всю его неправоту — у меня чуткий сон.

— То-то я не могла тебя добудиться тогда, в Цзянъяне, после первой нашей ночи вместе, — звонко рассмеялась Ваньцин. Ее карие глаза глядели на мужа с задумчивым интересом, а полные губы изгибались в легкой улыбке.

— Та ночь никак не может считаться обычной, — серьезно ответил Шэчи. — Ни один смертный не останется равнодушным, обнимая красивейшую из богинь. Я по сей день удивляюсь, как счастье, переполнившее меня тогда, не остановило мое сердце, — он передвинул свой стул поближе к девушке, и, обняв ее, заглянул ей в глаза. Все его шутливое настроение истаяло, подобно снегу в лучах солнца; нежность вновь разгоралась в груди юноши, пробужденная сладостными воспоминаниями об их первой близости.

— Я люблю тебя, моя прекрасная жена, — тихо промолвил он. — Всякий раз, когда я смотрю на тебя, меня наполняют радость и восхищение твоей красотой, — он потянулся к ее лицу, и ласково коснулся ее губ своими. Горячее дыхание девушки на краткий миг обожгло его, когда их поцелуй прекратился. Ясные очи Ваньцин возбуждённо блестели, а ее руки, неведомо когда избавившиеся от перчаток, крепко сжимали плечи юноши.

— Твои глаза сияют чистейшими турмалинами, — жарко зашептал он, гладя ее