Как-то вечером [вспоминает князь], когда текло из всех щелей, мы с Сегюром вышли из дома мадам де Полиньяк. Никакого наемного экипажа было и близко не видать. Послать за ним кого-нибудь тоже не представлялось возможным. «Давайте притворимся, что деремся, — предложил я. — Приедет наряд стражи, нас задержат и вызовут карету, чтобы доставить в полицейский участок». Мы вытащили шпаги и подняли страшный шум, а потом вопили: «Вы мертвы или ранены?» Патруль прошел и, напуганный нашим видом, не стал нас арестовывать. Вот так. Мало того, что нам пришлось идти домой пешком, так еще и дрались зря{341}.

Хотя тут де Линь продемонстрировал беспечность в отношении дуэлей, существовала, как он объясняет, для него и более серьезная сторона у этой медали.

Порой молодым я бывал, да и бываю теперь столь неразумен, столь неосторожен, даже глуп в поведении, в поступках и шутках, ради которых могу пойти на многое, хотя никогда не позволял себе ни злословия, ни клеветы в них, а потому удивляюсь, как до сих пор не получилось, что мне пришлось драться на дюжине дуэлей{342}.

Франция восемнадцатого столетия, как и прочие страны в те времена, никогда не испытывала недостатка в повышенно чувствительных людях, склонных быстро обижаться. Тем, кто не хотел в одночасье очутиться участником боя и драться за жизнь, следовало следить за словами.

Прежде чем мы покинем Францию, доживающую последние спокойные годы ancien régime, нам стоит все же вернуться к дуэлянтам в юбках. Приведенный выше пример, когда две гранд-дамы сошлись в поединке из-за молодого герцога де Ришелье, довольно большая редкость в истории дуэлей. Женщины не дрались на дуэлях почти никогда. Хотя кто-то, возможно, скажет, что у них просто больше разума, чтобы рисковать жизнью за такое эфемерное понятие, как честь, факт остается фактом, женщины не дуэлировали. Однако это, если угодно, только часть проблемы. Мы с вами видели немало примеров, когда мужчины брались за меч или пистолет для защиты чести жены, сестры или дочери. Подобное случалось часто на протяжении истории дуэли, и пусть речь идет об обязанности, делегированной другому, но, тем не менее, обязанности неизбежной. Мужчина являлся главой семьи, кормильцем и защитником, и если кому-то надлежало драться на дуэли, то только ему. И в подавляющем большинстве случаев так и происходило.

Попадались, конечно же, и исключения из общего правила — так называемые «юбочные дуэли», — и две из них как раз приходятся на 70-е гг. восемнадцатого века. Первая, относящаяся к 1772 г., мало походила на нечто подобающее женщинам, напоминая скорее разборку в темной аллее, чем официальную и чинную дуэль. «Две дамы с положением» — мадемуазель де Генж и мадемуазель д’Агийон — не сошлись во взглядах на место, занимаемое родом той и другой на иерархической лестнице в соответствии с порядком старшинства. Спор достиг такого накала, что обе вышли в сад и схватились там на ножах. Одна получила рану в руку, а другая — в шею{343}. Пять лет спустя неприятная взбучка выпала на долю французского морского офицера.

Молодая парижанка, доведенная до исступления поступком бросившего ее любовника, не отвечавшего больше ни на какие притязания, подстерегла его через несколько дней и сказала, что, не будучи в силах перенести предательство, приняла решение драться с ним и что для этой цели принесла два пистолета. Джентльмен взял один из них и, считая всё какой-то вздорной шуткой, разрядил в воздух, однако дама не последовала его примеру. Обезумевшая от отчаяния, она выстрелила в кавалера и нанесла ему ужасную рану в лицо{344}.

Французская оперная певица Мопен, которая пользовалась широкой известностью в конце семнадцатого столетия, отличалась взрывным характером и ни в коем случае не боялась мужчин. У нее, кроме всего остального, имелся трудно побиваемый козырь в виде одного из любовников — знаменитого мастера фехтования Серана, который, помимо оказания прочих услуг, давал ей уроки владения мечом. Уверенная в способности защитить себя, она вызвала на бой некоего актера по имени Дамени, когда тот оскорбил ее. Он отказал ей в сатисфакции, тогда в отместку певица похитила его часы и табакерку. Другому актеру, сумевшему тоже вызвать гнев Мопен и тоже уклонившемуся от дачи сатисфакции, пришлось на коленях просить у нее прощения. И вот наконец на одном балу ей удалось найти способ проверить собственные достижения в фехтовании.

Мопен, допустившую грубость в адрес такой же, как она, гостьи торжества, попросили покинуть помещение. Она согласилась при условии, однако, что господа, которые вступились за объект ее раздражения, составят ей компанию и проводят с бала. Они согласились. Оказавшись на улице, как рассказывает история, Мопен вызвала их на дуэль и одного за другим убила всех. Людовик XIV простил Мопен, которая уехала из Франции жить в Брюссель, хотя и вернулась в Париж, чтобы петь в опере до своей смерти в 1707 г.{345}.

Когда в 1688 г. скончался Фридрих Вильгельм, курфюрст Бранденбурга, прозванный «Великим курфюрстом», ему наследовал сын Фридрих. «Великий курфюрст» издал первый антидуэльный закон Пруссии, а его сын, за отцом удостоившись великой чести выборщика[46], тут же постарался не отстать от родителя. Фридрих III (позднее он стал Фридрихом I, королем Пруссии) весьма и весьма не любил дуэли, каковое отношение отразилось в жестких условиях эдикта. Дуэль определялась им как злодеяние по двум основным мотивам. Во-первых, она обкрадывала государство, лишая его важных подданных; и, во-вторых, присваивала прерогативы юстиции, каковая — и по праву — принадлежала судам. Ни один из тезисов не носил характера оригинальности — и то и другое встречалось уже ранее в указах прочих государей, — однако документ сам по себе свидетельствовал о серьезности намерений нового курфюрста взяться за искоренение дуэлей по-настоящему. Сами по себе декларированные принципы подпирались грозившими нарушителям жестокими карами. Отправка или принятие вызова предполагали наказание, в случае служащих правительства — увольнение; остальных неподчинившихся ожидала конфискация доходов. Эдиктом также предполагалось проведение судебной реформы, чтобы споры решались в суде, а не зависели от воли кончика шпаги. Более того, для особо упорных господ, все равно отваживавшихся на дуэль, постановление зарезервировало неприятный сюрприз — смертную казнь. В 1695 г., дабы показать всем, что власти не шутят, в Берлине — разумеется, публично — вздернули 60-летнего дуэлянта и тело его жертвы{346}.

Фридрих Вильгельм I вступил на престол Пруссии по смерти отца в 1713 г. В истории он остался как «король-солдат», человек аскетических привычек. Все помыслы свои он устремлял к армии. В течение правления он удвоил численность прусских войск, не брезгуя лично погружаться во все военные мелочи{347}. Бзик его на почве набора непривычно высоких солдат был печально известен по всей Европе. Что, возможно, и неудивительно, Фридрих Вильгельм больше мирволил дуэлянтам. И в самом деле, согласно одному историку, именно этот государь и ответственен за установление прочного мостика между дуэлями и милитаризмом в прусском обществе. Давно уже признавалось, что дуэль способствует развитию воинственности — качества, более чем желаемого в офицере. Фридрих Вильгельм снизил срок наказания за дуэли без смертельных исходов с десяти до восьми лет, однако продолжил устрашающую политику отца, вешая тела сраженных в поединках.