Фридрих Великий, наследовавший отцу в 1740 г., представлял собой архетип монарха эпохи Просвещения. Головокружительно успешный полководец, располагавший крупной и хорошо отлаженной военной машиной, он мог позволить себе проводить наступательную, экспансионистскую внешнюю политику за счет соседей. Вместе с тем он по праву считался человеком широкого кругозора и культуры и остался в истории как плодовитый автор, строитель помпезного дворца Сансуси, флейтист и друг и покровитель философов. В 1750 г. Вольтер сделался «придворным писателем» Фридриха. Явно противоречивые аспекты характера Фридриха отразились и на его отношении к дуэли. В теории — чего кто угодно и мог бы ожидать от государя, находившегося под таким же влиянием мыслителей Просвещения, как Фридрих, — он полностью не одобрял подобную практику. Как полководец, однако, он признавал, что поединки в какой-то части способствуют повышению боевитости у офицеров, но вместе с тем не мог и не осознавать, что в то же самое время попустительство приводило к растрачиванию талантов.

В 1783 г. Паоло Вергани опубликовал в Берлине De l’Énormité du Duel («О гнусности дуэлей». — Пер.) — французский перевод итальянского оригинала[47]. Как можно предположить из названия, книга осуждала дуэли. Посвящение Фридриху Великому обещало, что она не оставит от них камня на камне, доказывая даже самым закостенелым в предрассудках господам, что дуэль есть угроза обществу.

Немецкий историк Уте Фреверт провела анализ отношения к дуэли, превалировавшего в восемнадцатом столетии в Германии. Обычно критика практики, как она говорит, суммировалась в шести положениях. Первое, дуэль — иррациональна, поскольку дуэлянты, безусловно, подрывают устои общества, они — проклятье просвещенного разума. Второе, она противна христианству и морали, ибо нарушает шестую заповедь: «Не убий», а также попирает сами основные принципы христианства: любовь к ближнему, смирение и прощение. Третье, она незаконна. Четвертое, она являлась феодальной привилегией аристократии, что противоречит современному взгляду на вещи, в соответствии с которым привилегии даются за заслуги и достижения. Пятое, она кастовая принадлежность офицерского корпуса и посему символ более низкого положения штатских. Офицерам достойно решать противоречия на дуэли, тогда как штатским должно лишь обращаться к закону. И последнее, дуэль — преступление, с которым мирится государство. Хотя дуэли были незаконными, власти, судя по всему, слишком часто закрывали на них глаза. Ни один из перечисленных пунктов не являлся уникальным — характерным только для Германии середины восемнадцатого века. И в самом-то деле, все эти постулаты — пусть и под разными личинами — появлялись в антидуэльной литературе на протяжении всего периода. Вместе с тем приведенные выше выкладки есть, совершенно очевидно, убедительное резюме, способное подвести черту под аргументацией, используемой против дуэлей как явления.

Критика подобного толка побуждала дуэлянтов строить рациональную защиту для излюбленного занятия. В эру разума было уже недостаточно одного упования на то, что то-де освященная традицией практика, — требовались более убедительные аргументы. Фреверт группирует оправдывающие обстоятельства в семь пунктов. Во-первых, дуэль служила выходом в случае необходимости защиты личной чести — средством для отстаивания собственных прав и изъявления самоуважения. Во-вторых, поединок являлся цивилизованным маячком, служившим заслоном для ограничения грубости и обуздания агрессивных и неподобающих проявлений. В-третьих, дуэль представляла собой не столько инструмент для сведения счетов, сколько выступала посредником для достижения примирения. Концепция «братства джентльменов» стояла в центре данной идеи: дуэлянты были не только и не столько противниками, но также — потенциально — друзьями. Существовало немало примеров того, как оппоненты — выяснив отношения с помощью клинка или пистолета — заключали друг друга в братские объятия. В подобных случаях дуэль как бы смывала нагноения враждебности, образовавшиеся между сторонами. В-четвертых, дуэль использовалась в роли щита, прикрывавшего личностную чистоту благородного господина — только с помощью поединка он мог рассчитывать вернуть поруганную честь и восстановить репутацию. В-пятых, дуэль была последним бастионом свободы индивидуума — единственное, чего его еще окончательно не лишили государство и уголовное право. В-шестых, она помогала поддерживать социальное равенство между людьми. Дуэльный кодекс служил объединяющим элементом аристократии, которую — очень различающуюся во всем прочем и прежде всего в достатке и уровне жизни — больше фактически ничего не связывало. И, наконец, седьмое и последнее, дуэль была по всем статьям мужским занятием, позволявшим мужчине оставаться мужчиной{348}. Оправдание дуэлей, как и их критика, не есть нечто характерное для одной лишь Германии восемнадцатого века. И в самом-то деле, в тот или иной момент, в том или ином месте апологии появлялись в печатных изданиях, авторы которых ратовали за дуэли.

Теперь мы обратимся к эпизоду, связанному с двумя знаменитыми фигурами — повесами и распутниками международного масштаба во семнадцатого века. Номер первый — Фридрих Август, известный как «Сильный», курфюрст Саксонии (1694–1733), дважды король Польши (1697–1706 и 1710–1723). Он вполне честно заслужил репутацию неистощимого донжуана: курфюрст и король произвел на свет восемь незаконных детей от пяти разных женщин, если не считать наследника, нажитого с женой. Один из незаконных сыновей Фридриха Августа, Мориц (или Морис), позднее стяжал славу как французский военачальник — маршал де Сакс. Имя курфюрста овеяно славой множества интрижек и связей, заведенных им по всем дворам Европы. Вкус этого государя не назовешь однообразным — мать двух его незаконных детей осталась в истории под именем Фатьма Турчанка.

В основном сведения об Августе и его похождениях основываются на преисполненной весьма непристойных подробностей биографии, написанной вскоре после смерти государя его придворным — Карлом Людвигом фон Пёлльницем. Она называлась «Амурные приключения Августа Саксонского» (с интригующим подзаголовком «Несколько неизвестных фактов из его жизни, неупомянутых прежде ни в одной истории, а также пикантные подробности в отношении дам из нескольких графств, через которые он проезжал в путешествиях») и представляла собой полный будуарных откровений труд — подобная писанина не редкость и в грязных бульварных газетенках двадцать первого века, — но никак не заслуживающий доверия источник информации{349}. Фон Пёлльниц и сам был любителем пожить и покутить, писавшим исключительно ради денег, совершенно не считаясь с фактами и не заботясь о точности изложения. Так или иначе, его развлекательное повествование действительно убедительно доказывает одно: если кто-то решает посвятить себя развратным похождениям на столь высоком уровне, ему стоит поучиться у курфюрста Саксонии, правда, хорошо бы при этом подыскать для себя где-нибудь трон короля или, на худой конец, князя. С нашей точки зрения, наибольший интерес вызывают способности Августа избегать неприятностей совершенно определенного характера, которые угрожали тогда даже высокопоставленному ходоку и аматёру до женской красоты. Всегда существовал риск нарваться на возмущенного рогоносца-мужа или навлечь на себя гнев разочарованного соперника. Подобные встречи почти всегда заканчивались дуэлями. Августу удавалось, что называется, проскользнуть между каплями дождя и счастливо избегать такого рода острых моментов, хотя, если все же поверить фон Пёлльницу, раз или два сластолюбивый курфюрст оказывался на волоске от непоправимого.