И вот теперь он погиб, несмотря на ее помощь.

Отныне ее стыд пребудет с ней навечно.

Вряд ли она когда-нибудь от него избавится.

Когда он вошел в отделение, она сидела в своем застекленном закутке, бледная, с воспаленными глазами. Горе, страх и ненависть – все эти беды вместе и по отдельности разрушали ее жизнь. Когда он открыл дверь и вошел, она даже не поздоровалась, а просто взглянула на него с отвращением.

Эверт и виду не показал, что его заботило, как она к нему относится. А может быть, он просто ничего не заметил. Он в двух словах напомнил ей содержание их последнего разговора, когда он показывал фотографии трех сломанных пальцев общей стоимостью семь тысяч крон. Она глядела в сторону, то ли демонстративно, то ли от бессилия что-либо изменить. Гренс строго попросил ее повернуться к нему лицом и посмотреть еще несколько снимков.

Она с трудом отвела взгляд от стены и обратилась к черно-белым фотографиям, которые уже лежали перед ней на круглом столике.

– Что вы видите?

– Я по-прежнему не понимаю, чего вы от меня добиваетесь.

– Мне просто любопытно. Что вы видите?

Лиса Орстрём взглянула на Гренса и еле заметно покачала головой, взяла фотографии и провела по ним рукой. Они были матовые, отпечатанные на какой-то необычной бумаге.

– Это перелом. Левой руки.

– Тридцать тысяч крон.

– Простите?

– Ну, помните те снимки, которые я показывал вам в прошлый раз? Три сломанных пальца. Большой – пять тысяч, два других – по тысяче. Я еще сказал, что все это сделал Ланг. Такой у него тариф. И почерк. Бедолага со сломанными пальцами задолжал семь тысяч. Помните? Так вот, я солгал. Общая цена – тридцать семь тысяч. И рука стоит как раз тридцать.

Свен Сундквист тихонько опустился на стул позади Гренса. Ему было стыдно. «Ты пережимаешь, Эверт, – думал он. – Я знаю, чего ты хочешь: тебе как воздух необходимы свидетельские показания, но тут ты зашел слишком далеко».

– У меня есть еще один снимок. Что вы о нем скажете?

Еще одна черно-белая фотография. Голый человек на носилках. Все тело целиком. Снято чуть сбоку и сверху и опять при совершенно дурацком освещении, но это не мешало разобрать, что на ней.

– Вы молчите. Ну что ж, я помогу. Это труп. Сломанная рука, на которую вы только что любовались, принадлежит ему. Вы уже поняли: я снова сказал вам неправду. Тот человек, что лежит здесь, задолжал сто тридцать семь тысяч крон. Тариф Ланга за убийство – сто тысяч. Так что парень расплатился по полной. Сто тридцать семь тысяч крон.

Лиса Орстрём сжала челюсти. Она ничего не сказала, даже не шевельнулась. Она только сжала челюсти – чтобы не закричать. Свен посмотрел на нее, затем перевел взгляд на Эверта: «Похоже, ты на пути к успеху. Она вот-вот сломается. Но ты чертовски далеко зашел. Ты ранил ее, Эверт, в самое сердце. И уже готов нанести решающий удар. Но я приму и это. Мне стыдно – за тебя и перед тобой, но в то же время я понимаю, что ты самый ловкий полицейский, какого я видел. Тебе нужны ее показания – и ты их вот-вот получишь. Но то, другое расследование! Я бы с радостью помог тебе выжать из нее показания. Но что ты натворил в деле Граяускас? Я только что говорил с Крантцем. И поэтому не могу сосредоточиться на том, чем ты занят сейчас. У меня нет никакого желания встречаться с тобой взглядом. Мне хочется встать на стол и орать, пока ты меня не услышишь. Ведь Крантц сказал мне то, что я уже и так знал. Это другая кассета! Другая, Эверт!»

Эверт Гренс потянулся. Он видел, что Орстрём скоро сломается. И готов был немного подождать.

– У меня тут еще несколько снимков.

У Лисы Орстрём сорвался голос, она смогла только прошептать:

– Я поняла, чего вы добиваетесь.

– Вот и прелестно. Потому что новые фотографии вам понравятся еще больше.

– Я не хочу их видеть. И я не вполне понимаю. Если все так, как вы говорите – Ланг, тариф, почерк, – почему он до сих пор не за решеткой?

– Почему? Ну это вы должны знать лучше меня. Это же вам он угрожал, не так ли? Так что вы тоже прекрасно представляете его методы.

Он стоял в кухне и держал фотографии Йонатана и Саны. С пугающей ясностью она вспомнила, как болело у нее в груди, как содрогалось ее тело.

Гренс тем временем положил на стол конверт, открыл его и вынул первую фотографию. Снова рука. Пять переломов. Не надо быть врачом, чтобы понять, что каждый палец на этой руке сломан.

Она сидела молча. Тогда он достал следующую фотографию и положил ее рядом с предыдущей. На ней довольно четко была запечатлена сломанная коленная чашечка.

– Немного похоже на пазл, да? Там рука, тут нога. Соберите – и получится человек. Правда, на сей раз речь шла не о деньгах. В этот раз речь шла об авторитете.

Эверт Гренс поднял оба снимка к самым ее глазам.

– Дело в том, что вот этот человек смешал югославский амфетамин со стиральным порошком.

Держа оба снимка по-прежнему на уровне ее глаз, он жестом фокусника вынул из конверта последнюю фотографию.

Она была сделана с высоты человеческого роста, с верхней ступеньки лестничного пролета, внизу которого лежал человек. Рядом валялось кресло-каталка. Ручеек крови вытекал из разбитой головы.

Она взглянула на снимок и стремительно отвернула лицо. Она рыдала.

– Вот этот парень и был виноват. Его, кстати, Ольдеус Хильдинг звали.

Свен Сундквист принял решение. По дороге в управление он не проронил ни слова, а потом отправился к себе в кабинет и поклялся, что не выйдет оттуда, пока кое-что не найдет.

Посмотрел на груды расшифрованных допросов, поднял одну стопку с пола.

Он знал, что видел это где-то здесь.

Он углубился в чтение. Не спеша, строка за строкой, он заново пробегал взглядом показания свидетелей.

Это отняло у него почти пятнадцать минут.

Он начал с допроса студентки, который был очень коротким, потому что девчушка не совсем оправилась от шока и лучше было допросить ее попозже. Но что сделано, то сделано. Затем перешел к допросу старшего врача, Густава Эйдера. Этот был значительно длиннее, Эйдер смог преодолеть страх, потому что все это время пытался осмысливать происходящее. Пока ум работал, чувства его были приглушены. Сундквист сталкивался с этим и раньше: у каждого собственный способ не поддаваться панике. Так вот именно благодаря этому Эйдер оказался ценным свидетелем: читая его допрос, Свен словно сам был там, в морге, сидел на полу со связанными руками, ощущая собственное бессилие, – так подробно и во всех деталях тот рассказывал о страшных событиях.

Вот оно! Как раз в середине допроса.

Речь зашла о пакете, в котором она хранила оружие, и Эйдер внезапно вспомнил о видеокассете.