– Ты права. Случилось. Ваш дядя Хильдинг…

– Он умер.

Сана сказала это без колебаний. Как будто заранее сформулировала ответ.

Лиса стиснула руки и кивнула:

– Да. Он умер вчера. В больнице. В моем отделении.

Йонатану только шесть лет, поэтому он смотрел то на плачущую мать, то на плачущую Лису и пока не мог ничего понять:

– Но ведь дядя Хильдинг не старый? Что же с ним случилось? Или он все-таки старый?

– Ты дурак. Ты же отлично понимаешь – он докололся до смерти.

Сана нетерпеливо посмотрела на брата.

Лиса протянула руку и погладила племянницу по щеке:

– Не говори так!

– Но это же правда.

– Нет, не так. Произошел несчастный случай. Он упал с лестницы. Его кресло-каталка свалилось, и он ударился головой. Так что не надо так говорить.

– Какая разница. Я знаю, что он кололся. И знаю, что поэтому он и умер. Я знаю, что бы вы там ни придумывали.

Йонатан слушал, слышал, но не понимал. Он вскочил с кресла и зарыдал: его дядя не умер, нет, не умер! Он подался вперед и крикнул:

– Это ты виновата!

Затем он бросился прочь, выбежал на улицу и, как был босой, так и побежал по квадратным плиткам садовой дорожки, продолжая кричать:

– Это ты виновата! Сама ты дура! Раз ты так говоришь, значит, ты сама виновата!

День постепенно переходил в вечер, когда в кабинет Ларса Огестама без стука ввалился Эверт Гренс. Огестам изумленно взглянул на него и отметил, что выглядел комиссар как обычно: грузное тело, тонкие седые волосы, несгибающаяся хромая нога.

– Вы должны были зайти завтра.

– А я пришел сейчас. У меня тут есть кое-какие факты.

– Ах так?

– По убийствам. По расследованиям в Южной больнице. По обоим.

Он не стал ждать, пока Огестам предложит ему присесть, сграбастал стоявший у двери стул, небрежно сбросил лежавшие на нем документы прямо на пол и уселся напротив одного из тех судебных крючкотворов, которых он еще в незапамятные времена прозвал кучкой пижонов.

– Во-первых, Алена Слюсарева. Вторая девушка из Прибалтики. Она сейчас уже на корабле в Балтийском море. Едет домой. Я с ней говорил. На нее у нас ничего нет. Она не знает, кто такой Бенгт Нордвалль. И понятия не имеет, каким образом Граяускас удалось раздобыть оружие и взрывчатку. Ну и, конечно, о захвате заложников она тоже ничего не знала. Так что я отправил ее домой, в Клайпеду. Это в Литве. Ей туда нужно. А нам тут она совсем ни к чему.

– И вы отправили ее домой?

– А ты что, против?

– Вам следовало сначала проинформировать меня. Мы бы все обсудили, и если бы мы оба пришли к этому выводу, я бы со своей стороны дал разрешение отправить ее домой.

Эверт Гренс с омерзением смерил взглядом этого молодого пижона. Он с трудом подавил в себе желание разораться.

Потому что пришел к нему с лапшой, которую только начал аккуратно развешивать по его пижонским ушам.

Вот почему он проглотил свой гнев и запрятал его глубоко внутри.

– Ты закончил?

– То есть вы отпустили домой человека, которому, возможно, было бы предъявлено обвинение в хранении оружия, подготовке к противоправным действиям, несущим угрозу жизни и здоровью, и пособничестве в нанесении тяжких телесных повреждений?

Ларс Огестам пожал плечами и добавил:

– Ну конечно. Судя по тому, что вы сейчас рассказали, так оно и есть.

Гренс героически боролся с презрением, которое испытывал к молодому человеку, сидящему по ту сторону стола. Он даже не знал, откуда и почему это презрение взялось, – просто оно было, и все тут. Он терпеть не мог всех этих умников, которые воспринимали свой университетский диплом как путевку в реальную жизнь: еще и пожить-то не успели, а уже ни дать ни взять тертые калачи.

– А вот с Йохумом Лангом все иначе.

– Да?

– Пора ему получить все, что причитается.

Огестам показал на документы, которые Гренс только что скинул на пол.

– Здесь, Гренс, одни допросы. А больше ничего. И дольше я его держать в КПЗ не позволю.

– Позволишь.

– Не позволю.

– Позволишь. Мы докажем, что он виновен в смерти Ольдеуса. У нас есть свидетель.

– Кто?

Ларс Огестам – тщедушный, в круглых очечках, с челочкой на бочок. Ему исполнилось тридцать, но когда он вот так вопрошал, откинувшись в своем огромном кожаном кресле, то выглядел совсем мальчишкой.

– Лиса Орстрём, врач того отделения, где лежал Ольдеус. Кстати, она его сестра.

Огестам помолчал, отодвинул кресло, встал и смерил Гренса взглядом:

– Согласно рапорту, который я получил от вашего коллеги Сундквиста, опознание прошло не так гладко, как вы говорите. Да и адвокат прибежал ко мне и, естественно, требовал, чтобы я отпустил Ланга немедленно, потому что его никто не опознал.

– Ты что, не слышишь, о чем я толкую? Есть у тебя свидетель. Есть. Я тебе завтра его приведу. С утра пораньше.

Ларс Огестам снова сел, вместе с креслом придвинулся к столу и театральным жестом воздел руки:

– Гренс, я сдаюсь. Объясните. Растолкуйте, о чем речь.

– Завтра утром у тебя будет свидетель. Больше не о чем говорить.

Огестам сидел неподвижно, силясь понять, что происходит.

Он осуществлял прокурорский надзор за двумя расследованиями, которые вел Эверт Гренс. Оба преступления произошли в одно и то же время в одном и том же здании.

Но то, что он сейчас услышал, звучало подозрительно просто. Слюсарева уже усвистала домой, в деле Ланга появился свидетель – по идее, ему пора расслабиться. Ведь комиссар утверждает, что у него все под контролем. Но расслабиться не получалось. Что-то тут не сходилось. Что-то было не так.

– Журналисты еще…

– Насрать на них.

– Задают мне вопросы… Насчет мотива. Какой мотив был у Граяускас. Чего ради проститутка застрелила полицейского, а потом и себя, да еще в морге. И ответа у меня нет. А хотелось бы его иметь.

– Тут у нас пока нет ясности. Мы этим занимаемся.

– Ну вот опять, Гренс. Я не понимаю. Если у вас нет мотива – почему вы отпустили Слюсареву? Она единственный человек, который может что-то об этом знать.

Гренса охватил такой гнев, что он едва сдержался. Рявкнуть бы на этого малолетку! Но нельзя. Он связан по рукам и ногам. Связан этой чертовой ложью Бенгта Нордвалля. И поэтому приходится играть роль. Притворяться совсем не тем, кем он был на самом деле, соблюдать предельную осторожность. И вместо того чтобы накричать на Огестама, Гренс понизил голос почти до шепота: