в тот момент, когда он выходит из своего кабинета, и знала, что если увижу, как он останавливается на тротуаре, чтобы оценить вечернюю погоду, и застегивает плащ, то я отступлю и буду смотреть на него, гадая, куда он идет и кто его ждет, будет ли он, сидя в поезде с непрочитанной газетой в руках и вспоминая каждого пациента, проживать свой день заново.

Меня охватило желание узнать, что Роберт думает обо мне: рассказал ли он после консультации о новой пациентке, женщине, которой он поставил диагноз ____________________, – своей жене, которую я встретила и которая мне так понравилась. Для меня стало очень важно, чтобы Роберт считал меня умной, забавной и оригинальной и чтобы он запомнил меня такой, хотя я совершенно не была такой в тот час, который провела в его кабинете.

Он мне ответил в пятницу утром, когда я отправляла свою колонку.

Сердце екнуло, едва я увидела его имя. После недели размышлений о нем в своих фантазиях обладать точным знанием о том, что он делал несколько секунд назад, было так прекрасно, что я сделала скриншот своего почтового ящика, а затем самого письма после того, как прочитала его. В нем говорилось: «Замечательно, рад это слышать. Отправлено с моего iPhone». Затем я удалила оба письма, очистила историю и спустилась вниз. Имя Роберта и единственная строка его ответа не должны казаться мне настолько дорогими, чтобы их сохранять. То, что я делала столько дней до этого, было занятием сумасшедшего, а я не была сумасшедшей: я знала, что Роберт просто человек.

Но если бы меня раскрыли, я бы сказала, что делаю это потому, что он спас мне жизнь, и единственное, что я действительно знала о нем, – это что он однажды поранил руку, нарезая помидор.

Я отменила свой следующий визит, потому что мне больше нечего было сказать.

Предположительно моя колонка попала в яблочко.

* * *

После этого все пришло в норму. Я была нормальной и жила, полностью осознавая это. Я случайно что-то разбивала и реагировала так, как отреагировал бы нормальный человек, – расстраивалась, и это длилось ровно столько времени, сколько требовалось для уборки. Я обжигалась и ощущала нормальный уровень боли, чувствовала неудобство, а не ярость, когда не могла найти, чем перевязать руку. Дом и вещи в доме были просто предметами, не пронизанными угрозой или каким-то намерением. Выходя на улицу, я чувствовала себя настолько нормальной, что задумалась, было ли это очевидно для других людей. У меня случались разговоры в магазинах. Я спросила какого-то мужчину, можно ли погладить его собаку. Я сказала беременной женщине: «Осталось совсем немного», – а она рассмеялась и ответила: «Я всего на пятом месяце».

И я чувствовала нормальное горе, соизмеримое с открытиями, которые я сделала, и их последствиями. Так что мое поведение по отношению к Патрику также было нормальным. Любой свидетель был бы вынужден признать, что в данных обстоятельствах жена, которая ведет себя так, будто ненавидит своего мужа, – это вполне нормально.

* * *

В один из ноябрьских дней Патрик вошел в кладовку, когда я записывала в дневник дедлайн, установленный редактором для моей следующей колонки. Сидя за столом спиной к нему, я почувствовала, как он подошел и встал сзади, глядя мне через плечо.

Я сказала:

– Можешь не делать так?

Он заметил, что дедлайн стоял за день до моего дня рождения. Он недоумевал, почему я не отметила его в дневнике.

– А что, взрослые люди обычно пишут в дневниках «Мой день рождения»? Зачем ты пришел?

Он сказал, что просто так, и я подумала, что он уйдет, но вместо этого он отступил к плетеному стулу в углу. Стул затрещал, когда он сел. Не оборачиваясь, я сказала, что вообще-то на этом стуле нельзя сидеть.

– Хочешь устроить вечеринку?

Я сказала «нет».

– Почему нет?

– Мне не до праздника…

– Тебе же исполняется сорок, – сказал он. – Нужно атаковать этот день.

– Да ну.

– Хорошо. Тогда не атакуй. – Стул снова затрещал, когда он встал. – Но я собираюсь кое-что организовать, потому что иначе мы так ничего, и не запланируем вплоть до самой даты, и ты меня за это накажешь.

– Ясно. То есть, – я обернулась и посмотрела на него впервые с тех пор, как он вошел, – ты устраиваешь вечеринку скорее ради защиты от моего расстройства, чем из желания поздравить свою прекрасную жену, которую ты так любишь.

Патрик положил обе руки на голову, расставив локти.

– Я не могу тут выиграть. Серьезно, не могу. Я люблю тебя, поэтому пытаюсь что-то устроить. Сделать тебя счастливой.

– Не выйдет. Но делай то, что считаешь нужным.

Я снова повернулась к нему спиной, и он ушел, сказав:

– Иногда мне кажется, что тебе на самом деле нравится такой быть.

Он прислал мне приглашение по электронной почте, такое же, как и всем остальным.

* * *

Следующий наш с Патриком разговор состоялся в машине, когда мы ехали домой с вечеринки: я сказала ему, что то, как он указывает на людей, как он изображает пальцами пистолеты, предлагая им напитки, вызывает у меня желание его пристрелить.

Он ответил:

– Знаешь что, Марта. Давай не будем разговаривать, пока не доедем до дома.

– А давай не будем разговаривать, даже когда вернемся домой, – сказала я и включила обогреватель на полную мощность.

* * *

Когда я вижусь со старшим сыном Ингрид, он всегда просит: «Можешь рассказать, как я родился на полу?». Он говорит, что его мать слишком устала пересказывать эту историю, а его отец застал только конец. Он говорит, что братья не верят, что дети могут рождаться на полу, – то есть им тоже нужно будет это услышать, но отдельно, после него. Сидя у меня на коленях, он кладет руки по обе стороны моего лица и говорит, что я должна рассказывать смешно.

Заключительную фразу говорит он сам. Вот она: «Но моей маме его имя не нравилось, и поэтому иногда все зовут меня Не Патрик».

Прежде чем спрыгнуть с моих колен, он хочет еще разок услышать от меня объяснение, как Патрик сперва не был ему дядей, а потом, чуть позже, стал им. Этот факт его поражает. Кажется, это подтверждает его веру в то, что сама природа вещей зависит от его существования, но он не может в полной мере насладиться этим, пока не получит от меня заверение в том, что ничто не изменится в обратную сторону. Что Патрик всегда будет его дядей.

На следующее утро после вечеринки позвонила Ингрид, чтобы