провести вскрытие, как она это назвала: «Как мне свойственно». Я все еще сидела на диване, где Патрик оставил меня, чтобы пойти купить газету, – я думала, что он как раз ее покупает и скоро вернется. Она сказала, что сидит в ванной, прячась от детей, и ей придется повесить трубку, если они ее найдут. Под плеск воды она давала оценку женским нарядам в порядке возрастания от худшего до сносного, а затем некоторое время говорила о новой девушке Оливера, которая сказочно надралась и флиртовала с Роулендом. В конце вечера Ингрид видела, как она обыскивала помещение в поисках недопитых стаканов, а потом с ней расстались на парковке. Было так странно, сказала она, что это не наша мать допивает из стаканов и, когда больше не может стоять прямо, настаивает, что ей что-то подмешали в напиток, – как раньше говорила Ингрид, десять других напитков. Сестра не спросила меня, почему нашей матери не было на вечеринке, и не спросила сейчас. То, что она не появилась на мероприятии, организованном в честь кого-то другого, было не особо примечательно.

– Ты повеселилась?

Я подумала, что она задала этот вопрос всерьез, и сказала «нет».

– Да. Это было очевидно.

Я почувствовала в ее словах обвинение и сказала ей, что пыталась.

– Да ну? Действительно? Когда именно, когда заперлась в туалете или когда смотрела в свой телефон во время моей дурацкой речи?

– Пожалуйста, не забывай, что я вообще не хотела вечеринку, – сказала я, – все это было идеей Патрика. Но неважно. Извини.

Я услышала громкий плеск воды – сестра вылезла из ванны. Она попросила меня секунду подождать, потом тяжело вздохнула в трубку и снова заговорила:

– Я знаю, что у вас с Патриком все дерьмово в последнее время по причинам, которые мне не ясны, но я хотела бы понять, почему ты не можешь просто отложить это на одну ночь, и типа, насрать на все, это мой день рождения, мой муж устроил все это, тут гости, и я просто выпью шампанского с гребаной оливкой, а завтра вернусь к своим семейным проблемам.

Я не могла объяснить Ингрид, почему веду себя так, будто ненавижу Патрика, не рассказав об истинной причине, – к тому времени я действительно его ненавидела. И я так устала – неожиданно, – я так устала быть плохой, разочарованием, вечной разрушительницей снова, и снова, и снова, что когда я ответила, я почти кричала.

– Потому что все это ложь, Ингрид. Все эти речи, и смех, и ой, Марта, ты прекрасно выглядишь, с днем рождения, большая дата. Они мне не друзья. Никто из них не знает самого главного обо мне, почему я такая, какая есть. И это моя вина, потому что я неудачница и лгунья. Даже ты меня не знаешь.

– Серьезно, о чем ты говоришь?

Я переложила телефон в другую руку.

– У меня ____________________.

– Кто это сказал?

– Новый врач.

И словно я пожаловалась, что я толстая, Ингрид сказала:

– Глупости какие. Ясное дело, он ошибается.

– Нет.

– Что? Действительно?

Я сказала «да».

– У тебя реально____________________? Черт. – Она на секунду замолчала. – Мне так жаль.

– Не надо. У меня все в порядке. Он дал мне лекарство, которое сработало. Я другой человек уже шесть месяцев.

– Почему ты мне не рассказала?

Я ответила:

– Я никому не рассказала, кроме родителей.

– А почему? Если у тебя все в порядке, почему просто не рассказать всем?

– Потому что это все еще охренеть как стыдно.

– Я бы не стала тебя осуждать. Никто бы не стал. Во всяком случае, никому не следует.

Затем она сказала что-то совершенно непохожее на нее, и я забеспокоилась, что расхохочусь:

– Мы, как общество, должны разрушить стигму вокруг психических заболеваний.

– Боже мой, Ингрид. Я бы предпочла, чтобы мы, как общество, его сперва построили, чтобы можно было поговорить о чем-нибудь другом.

– Это не смешно.

– Хорошо.

– А что думает Патрик?

– Ингрид, я же только что сказала.

– Что?

– Он не знает.

– Что? Боже мой, Марта. Какого хрена ты решила рассказать родителям, а не собственному мужу?

– Я не решала. Рассказала отцу случайно. А матери, как выяснилось, и рассказывать не нужно было.

– Что? Почему нет?

Я спросила, можем ли мы поговорить о ней позже.

– Хорошо. Но…

Кто-то закричал «мама» и начал стучать в дверь ванной. Ингрид проигнорировала это.

– Я до сих пор не понимаю, почему ты не хочешь, чтобы он знал. Вы переживаете ужасные времена, и не считая того, что, возможно, ему стоит знать жизненно важную информацию насчет своей жены, иметь секреты – крайне дерьмовое поведение для женатого человека.

– Он должен был знать.

– Почему? Ты же не знала.

– Я не доктор.

– А Патрик не психиатр. И теперь ты знаешь, так что неужели это имеет значение?

– Да.

– Почему?

На фоне раздался еще какой-то грохот, дверь слишком резко распахнулась и ударилась о стену, а затем послышались голоса ее детей. Ингрид сказала мне подождать. Я слышала, как она говорит: «Кыш, кыш, кыш», – но они не уходили, и пауза затянулась на несколько минут. К тому времени, как она вернулась, она забыла свой вопрос.

– Марта, ты должна рассказать ему. Ты не сможешь бесконечно так жить и думать, что вы можете быть счастливы на каком угодно уровне, если ты не расскажешь ему эту огромную тайну.

– Не думаю, что мы можем быть счастливы на каком-либо уровне. Никогда. – Я впервые услышала, как говорю это прямо и вслух.

– Марта, серьезно. – Ингрид была измучена. – Где он сейчас?

Я сказала, что он ушел за газетой. С того места, где я сидела, я могла видеть кухню, часы на духовке. Мы разговаривали два часа. Я понятия не имела, где находится Патрик на самом деле.

– Пожалуйста, обещай, что расскажешь ему, как только он вернется. Или даже не знаю, напишешь ему письмо. У тебя это хорошо получается.

Я сказала, что расскажу и что мне пора, потому что в телефоне осталось четыре процента. Я не знала, было ли что-то из этого правдой.

* * *

Я посидела на месте еще немного, пока чувство вины не превратилось в раздражение или наоборот. В любом случае это чувство было достаточно сильным, чтобы заставить меня встать с дивана и подняться наверх. Я приняла душ и вытерла пол платьем, оставшимся там со вчерашнего вечера. Я спустилась на кухню, вылила кофе Патрика, почистила банан и не стала его есть, и к тому времени, когда я сделала все эти мелкие глупости, мне стало на все наплевать. Я достала из ящика