Балагула, помедлив несколько мгновений, подхватил по три мешка в каждую руку и бухнул их в сани. Олени в испуге прижали уши. Флек и Цоп еще чуть-чуть постояли и принялись помогать.

Удостоверившись, что вся троица исправно трудится, я развернулась и направилась во вторую кладовую колдовать со своей темной скатертью. Сегодня работа казалась мне еще утомительнее, чем вчера. У меня ныла каждая косточка, но при этом не так хотелось спать, и поэтому мне было и больнее, и тоскливее. Но я работала и работала, серебро обращалось и обращалось в золото, и я ссыпала его в проходы между холмами из серебра. Я даже на еду и питье не делала перерыва. Зеркальце висело у меня на шее, и солнце немилосердно быстро совершало свой путь по небосклону. Бессчетные сундуки с серебром покоились на полках в шести шкафах. Полуденный блеск уже начал гаснуть, а я добралась только до половины первого шкафа. Ко второму я приступила, когда горизонт на краю зеркальца уже затеплился закатом. Первый из трех моих дней подошел к концу.

Спустя несколько минут появился мой супруг, верный своему неумолимому распорядку. Он зачерпнул горсть золота с порога и пропустил монеты сквозь пальцы, а сам тем временем пристально изучал, как у меня идут дела. Поджав губы, он покачал головой, словно бы опечаленный тем, сколько еще мне осталось.

— А в котором часу свадьба? — спросил он.

Я трудилась очень сосредоточенно. Выяснилось, что если как следует собраться с мыслями, можно пробить слой монет вдвое толще прежнего. Вопрос Зимояра меня сбил. Я с тяжелым вздохом откинулась назад.

— Я обещала, что буду танцевать на свадьбе, а музыканты будут играть до полуночи, — сухо ответила я. — Значит, времени у меня до полуночи.

Я, конечно, храбрилась, но сама-то понимала, что времени у меня кот наплакал: два дня и две ночи, чтобы прокопать ложкой гору насквозь.

— Ты еще не закончила здесь, а тебя ждет третья кладовая, — сказал он с горечью. Как будто это не он сам придумал для меня непосильную задачу! Хорошо, что двери закрыты и он не видит, что творится в третьей его сокровищнице. — Что ж, обрати сколько сумеешь к своему роковому часу. — Я уставилась на него во все глаза. Если бы я не надеялась преуспеть, я остановилась бы прямо в тот миг.

Он, точно не заметив моего взгляда, холодно произнес:

— Задавай свои вопросы.

Сейчас мне не ответы нужны, а время. Можно спросить его, что мне грозит, если я не справлюсь. Но, сказать по правде, мне не очень-то хотелось это знать, да и без этого было чего опасаться.

— Не знаешь ли ты способа ускорить мою работу? — спросила я без особой надежды. Но все-таки о магии ему известно куда больше, чем мне.

— Ты можешь делать свою работу как делаешь, и никак иначе, — ответил король. При этом он покосился на меня чуть ли не с подозрением: видно, вопрос показался ему слишком уж нелепым. Королю не верилось, что я и впрямь его задала. — Откуда мне это знать, если не знаешь ты?

Я бессильно тряхнула головой и потерла лоб тыльной стороной ладони.

— Что за пределами твоего королевства? Что там, где кончается свет?

— Тьма, — сказал Зимояр.

— Уж это я и сама вижу! — досадливо бросила я.

— Зачем тогда спрашиваешь? — В его голосе прозвучала ответная досада.

— Потому что хочу знать, что таится во тьме!

Он нетерпеливо махнул рукой:

— Мое королевство! Мой народ и наша глубинная мощь, что делает гору крепче. В вашем мире смертных сменялись столетия и поколения, а мы возводили наши сияющие стены. Мы вырвали у тьмы нашу твердыню, и отныне нам навеки даровано жить среди зимы. Или ты думаешь, что все это так легко устроено и ты можешь, играючи, пересечь границу моего королевства и вернуться назад? — Он обвел взглядом кладовую, полную серебра, и добавил с внезапной грустью: — Возможно, ты сожалеешь о данном второпях, как заведено у смертных, обетовании и теперь ищешь способ сбежать, нарушив клятву в моем королевстве? И не надейся отыскать дорогу во владения гномов. Не надейся, что там тебя ждет приют вместо возмездия.

Зимояр презрительно ухмыльнулся, словно пристыдив меня за мысли о побеге. Конечно, я бы рванула в бега и глазом не моргнув, но эти владения гномов для меня все равно что луна. Где их искать, неизвестно, и неизвестно — тут король, по всей видимости, прав, — какой прием мне там окажут. Получается, мне больше не о чем спрашивать Зимояра. Нравы и обычаи его королевства меня отныне не интересуют — ведь я не собираюсь тут задерживаться. Единственное, что меня пока интересует, — это как побыстрее покончить с работой.

— Ты можешь мне как-то помочь со всем этим? — спросила я.

Он снова махнул рукой:

— Нет, насколько я могу судить. А если бы и мог, не стал бы нарушать наш уговор. Ты по неразумию слишком высоко вознесла свой дар, и я не считаю, что теперь ты вольна откупиться.

Он развернулся и вышел вон. А я оглядела зловещие горы из серебра и подумала, что, наверное, он прав.

Ирина ушла, а в этом домишке так холодно, и чудится, будто белые деревья за окнами придвинулись ближе, будто они тянутся сюда белыми ветвями. Я закуталась поплотнее в меха, подтащила стул поближе к огню и уселась поесть еще каши. Мои хворые косточки ныли. Только шевельнусь — они так и скрипят друг о дружку в суставах. Чуть двину рукой или ногой — и мне уже неможется. Но всего хуже было сидеть тут одной посреди лютой зимы. Я подбросила в печку еще полено и поворошила огонь — от холодной мглы за стенами это не спасет, зато вроде как рядом кто-то есть. Некуда тут податься бедной старушке, бедной усталой старушке. «Не ходи в лес, а то утащат тебя Зимояры и увезут в свое королевство», — говорила мне матушка, когда я была девочкой. А нынче что? Затаилась я в этом самом их королевстве словно мышка. А ну как огонь погаснет или каша вся выйдет? Хорошо хоть дров припасено в ящике возле печи.

Чудной кто-то тут хозяйничал. Пока Ирина беседовала с той девицей-еврейкой, я нашла клубнику и мед, соль и овес. А в придачу к ним шесть клубков грубой пряжи — неровной такой, комковатой, как плохо сваренная каша. Да еще старое веретено, нынче такие уже не в ходу. Пряжа цеплялась за пальцы, но сама шерсть была добротной, только не прочесана и спрядена небрежно. Точно пряха очень спешила закончить работу. От моей госпожи герцогини мне за такое попало бы тростью по костяшкам. Теперь-то Галина герцогиня, и пряжа ее не слишком заботит, не то что Иринину мать. Та садилась прясть, и из рук ее текла белая нить, и поблескивала — ни дать ни взять алебастр. А Иринина мать сидит себе, да смотрит в окно, да напевает тихонько. И никогда даже не взглянет на чужую пряжу. Но прежде их обеих я служила герцогине.

Та давным-давно схоронилась в монастыре; я слышала, что ее уже десять лет как на свете нет, Господь да призрит на нее оком своим. В последний раз я ее видела в страшный день, когда Иринин отец разрушил городскую стену. Та битва его сделала герцогом, а отца нынешнего царя усадила на престол. Мы, женщины, сбились в кучку и глядели из дворца на дым сражения. А потом дым этот повалил над городом. Герцогиня отвернулась от окна и сказала нам: «Идемте». Нас было шесть незамужних девиц, и она отвела нас в подземелье, в небольшую комнатку в самой глубине. Дверь в той комнате была будто из того же камня, что и стена. И герцогиня заперла нас там. С тех пор я ее не видела.