Большое дерево было таким большим, что можно было отойти далеко и все равно его видеть. Но я отсчитывал каждые десять шагов, пока не отыскал место, где проглядывало небо. Там раньше росло огромное дерево, но теперь оно было мертвое, упало и лежало как заснеженная гора. И вышла дырка среди деревьев. Я принялся раскидывать снег башмаками и отломанной веткой — там-то и оказалась трава. Она уже чуть живая была, но все-таки не вся пожухла, и к тому же осталась еще сухая трава, прошлогодняя. Я рвал ту, до которой сумел дотянуться. Получалось не очень-то много, но если ты голодный, то любой крошке рад. С людьми это так, да скорее всего и с лошадьми тоже. Я набрал полные руки травы и пошел назад. С лошадьми осталась Панова Мандельштам. Она их гладила по мордам и тихонько им пела. Но лошадки совсем повесили головы. Панова Мандельштам их хоть напоила. Я не сразу догадался, откуда она воду взяла, а потом увидел, что ее всю трясет. Значит, она набрала снега в ведро и согрела его в своих объятиях. Вот так и получилась вода.

Я поделил траву поровну между двумя лошадками. Но они с земли есть не стали, тогда панова Мандельштам подняла траву и покормила их с рук. Они принялись есть и все сжевали очень быстро. Панов Мандельштам с Алгисом тоже вернулись. Травы они не принесли, зато Алгис притащил веток на растопку. Правда, ветки были мокрые, от таких огонь вряд ли займется.

— Там еще есть трава, — сообщил я.

— Я с ним схожу, — сказал Алгис панову Мандельштаму. Алгис так и не решался поднять взгляд. Ему небось было стыдно: завез нас невесть куда, да еще и забыл бадью наполнить. А сейчас пытается вину загладить. По мне, так пускай бы помучился. И мне не хотелось с ним идти. Но сказать-то об этом я не мог, поэтому пришлось нам вдвоем идти на ту прогалину. Алгис раскинул свой жупан на снегу, и мы набросали на него целую кучу травы. Алгис понес траву к лошадям, а я остался искать еще. Он отнес траву и вернулся мне помогать.

С Алгисом дело шло быстрее, он ведь был выше и сильнее меня. Но лучше бы вместо Алгиса мне помогали Сергей с Вандой. Они оба еще выше Алгиса и сильнее, и они бы надергали еще больше травы, и уж точно не забыли бы наполнить бадью. Разве только зерна бы не нашли. А будь у них зерно, они бы про бадью непременно вспомнили. И следить за нами не стали бы.

Я вовсе не хотел быть добрым к Алгису. Вдруг мы из-за него все перемерзнем насмерть? А если не мы, так лошади — бедняги так уработались, а им еще и еды не дали. Мы тогда застрянем посреди леса, без лошадей-то. А если мы отсюда никуда не уедем, получится, что мы вроде как тут поселились. И тогда за нами явятся Зимояры. Я не любил думать про то, что тот Зимояр сотворил с Сергеем. Но иногда ночью мне об этом думалось. И сейчас тоже.

Наконец мы с Алгисом повыдергали всю траву на прогалине. Мы все еще разметывали снег, но под ним оказывались только те места, где траву мы уже собрали. И тогда мы пошли назад. Лошадки сжевали всю траву, но так и стояли понурые, потому что не наелись. Да еще замерзли — огня-то не было. Панов Мандельштам и так и этак пытался — но хоть бы одна искорка вылетела. Оно и понятно: растопка-то вся отсыревшая. Хорошо хоть для нас еда нашлась: панова Мандельштам уложила нам с собой целую корзину. Она бы тоже не забыла про бадью с зерном. Но она и Алгису еды дала, и даже много — большую порцию, как панову Мандельштаму.

Мы поели, и тут одна из лошадей тяжко вздохнула и опустилась на землю. Земля была холодная, но лошадка никак не могла подняться — так ослабела. Панов Мандельштам и Алгис пытались ее поднять, да все без толку. Панова Мандельштам держала вторую лошадь, чтобы и она не легла, но та постояла немного — и тоже опустилась. Шеи у лошадок совсем пригнулись к земле. Я подумал, что, наверное, они скоро умрут. А мы даже если и не умрем, то окажемся посреди леса одни-одинешеньки. Как Сергей с Вандой, только мы не такие крепкие, как они. Они меня нарочно с собой не взяли: они могут долго идти по лесу, а я не могу. Хотя кто их знает. Может, они остались где-то в чаще и уснули навеки в снегу. Как и мы скоро уснем.

Я ничего не мог поделать. Мне росту не хватало, даже чтобы потянуть вожжи и поднять лошадок. Все остальные тоже уже отчаялись. Панова Мандельштам усадила меня рядом с собой, чтобы я приткнулся к лошадиному боку. Мы укрылись одеялами и меховым плащом. Лошадиное тело защищало нас от ветра. И дерево нас защищало. Мы так толком и не согрелись, но больше уж ничего сделать было нельзя. Я засунул руки в карманы и прижался к панове Мандельштам. Орех так и лежал у меня в кармане, и я стиснул его покрепче.

* * *

Король Зимояров ушел, а я отправилась в большую кладовую проверить, как там продвигается работа. Больших надежд я не питала — очень уж много там хранилось серебра. Была лишь крошечная искорка надежды — чуть светлее, чем черное отчаяние. Но хотя бы не упущу возможности позлить муженька до того, как он от меня избавится.

Однако Цоп, Флек и Балагула сделали куда больше, чем я ожидала. Выбрасывать деньги — совсем не то, что копить. К тому же зимоярская сила была им серьезным подспорьем. Они уже проделали большую прогалину посреди кладовой, и сани опять стояли наполовину полные. Слуги опорожнили почти все мешки, остались только монеты, лежащие в куче. Правда, и куча была немаленькая. Все трое выпрямились, когда я вошла, и воззрились на меня. Вид у них был измученный, несмотря на волшебную силу. Выбрасывая мужнино серебро, я никаких угрызений совести не испытывала. Но слуги — другое дело. Их мне придется нещадно гонять в хвост и в гриву — и так, если доживу, до самого конца. Эту ночь, и следующий день, и еще одну ночь, и еще один день — и вечер до самого последнего часа, что мне удастся выкроить перед танцами. Благо Бася девушка городская. А это значит, что свадьба рано не начнется. Всю ночь без сна и отдыха: кому — веселье до упаду, кому — тяжкий труд. И веселье выпадет не мне. Только кого это заботит?

— Мне нужно поесть и попить, — сказала я слугам. — И себе принесите что-нибудь. И если мне суждено дожить до конца всего этого, — прибавила я, — я обращу в золото все то серебро, которым вы владеете и которое сумеете одолжить. Это будет моя благодарность за ваши труды.

Все трое застыли как вкопанные. Через мгновение они нерешительно переглянулись: она правда это сказала? И наконец Цоп не выдержала:

— Мы же слуги.

— Я хотела бы, чтобы вы помогали мне не только поэтому, — осторожно произнесла я. Не сработало. Они по-прежнему смотрели недоверчиво, словно я пригласила их на прогулку по комнате, полной змей. Флек сплела пальцы перед собой и уткнулась в них взглядом.

И вдруг Балагула произнес:

— Воздающая, — это прозвучало как имя, — хоть тебе и неведомо, что ты творишь, я принимаю данное тобою обетование. И взамен вверяю себя тебе, если ты принимаешь обетование, данное мною.

Он прижал кулак к ключице и поклонился. Цоп сглотнула комок в горле и выговорила:

— Равно и я. — И тоже согнулась в поклоне.

И покосилась на Флек. Та стояла с несчастным и растерянным видом. Однако через мгновение и Флек еле слышно пролепетала:

— Равно и я. — И, прижав ладони к груди, поклонилась.