– Тед, во время пребывания в Таосе, где ты пытался отыскать свою душу, тебе довелось встретиться с моим приятелем, художником по фамилии Люгер? Берни Люгер? Большие полотна, хвалебные и ругательные отзывы в прессе, видения апокалипсиса, игра на гитаре?

Люгер? Берни? Конечно же, Манди его помнит! Но собой не гордится, если быть честным, поскольку, случалось, лежал в постели с Нитой, аккурат когда Берни, стоя на лесенке, выжигал напалмом Миннесоту. Но он берет себя в руки. Не кричит и не краснеет. Он – шпион, прошедший специальную подготовку в Эдинбурге, он может разложить все по полочкам.

– Берни Люгер, кокаинист, отчисленный из Йеля, – мурлычет он, пригубливая кальвадос. – Покинул буржуазное общество ради полумиллиона в год из семейного фонда. Как я могу забыть?

– Бывал на его вечеринках?

– Будь уверен, бывал. И выжил, чтобы рассказать о них.

– В Таосе Берни высказывался по поводу политики?

– Если вспоминал о ней. Когда не принимал наркотики или не приходил в себя после приема.

– И каких он придерживался взглядов? Анархистских? Коммунистических?

– Ну, только не коммунистических, нет. Скорее, я бы сказал, антикоммунистических. Если ты был за коммунизм, то Берни – против, – тут он прикладывает руку ко рту, у него вдруг возникает чувство, что он подвел Берни.

– Ты встречал его девушку? Кубинку?

– Ниту? Конечно. – Значит, думает он, все дело в Ните.

– Она-то Коммунистка?

– Полагаю, что да. Но только с маленькой буквы, – добавляет он.

– Любит Кастро?

– Скорее всего. Тогда она много кого любила.

– Берни или Нита просили тебя что-нибудь для них сделать? Встретиться с каким-нибудь знакомым, передать письмо, поговорить с кем-то после твоего возвращения в Англию? Почему ты смеешься?

– Я все гадаю, а когда ты задашь вопрос, сам ли я собирал свой чемодан.

Смеется и Рурк, очень весело, естественно, параллельно вновь наполняя фужеры.

– Значит, не просили. Ты для них ничего не делал. Не выполнял никаких мелких поручений. Я рад.

Выхода нет. Он должен спросить: «А в чем дело? Что они сделали?»

– Они сейчас в тюрьме. Получили по тридцать лет. Шпионаж в пользу Советов. Слава богу, они не дети. Очень жалко сажать детей.

Манди наблюдает, как Рурк улыбается, в свой фужер, который стоит на его ладони. Но перед его мысленным взором Нита, распростертая рядом с ним на гасиенде, и маленький бородатый Берни, который, перегнувшись через нее, хвалится, что едет на поезде революции.

– Но Берни – фантазер, – пытается протестовать он. – Говорит все, что приходит в голову, для красного словца. Откуда у них может быть полезная русским информация? Надо быть дураком, чтобы поверить тому, что говорит Берни.

– О, до русских они не добрались, мы об этом позаботились. Берни позвонил в советское консульство в Майами, представился вымышленной фамилией, сказал, что поддерживает Кубу и готов служить Идее. Советы не откликнулись на его предложение. А вот мы откликнулись. Прошло все как по маслу. Лишь через шесть долгих месяцев он понял, что работает на дядю Сэма, а не на Советы.

– А Нита?

Улыбка Рурка становится шире, нравятся ему эти воспоминания.

– Составила ему компанию. Умнее его на порядок. Обычно с женщинами так и бывает.

Он пристально смотрит на Манди.

– Тед.

– Джей.

– Могу я задать тебе еще один вопрос до того, как ты оторвешь мне все конечности? Действительно неприятный вопрос.

– Если ты не можешь без этого обойтись.

– Ты учился в частной школе-интернате?

– Не по собственному выбору.

– Чувствовал себя не в своей тарелке.

– В те дни. Пожалуй.

– Сирота.

– Ну, не совсем.

– К моменту приезда в Берлин.

– Да.

– Итак, мы имеем одного британца, одного немца, оба сироты, пусть даже Саша только хочет им быть. Оба не нашедшие места в этой жизни, оба… ну, я не знаю, подвижные, энергичные, активные. Ты вот упомянул Ишервуда. Мне это понравилось. Я могу продолжать?

– А разве я могу тебя остановить? – Манди как раз этого и хочется.

– И у вас есть общее дело. Вы вместе строите совершенное общество. Разделяете мечты друг друга. Разделяете радикальный образ жизни. Живете в одной комнате. Живете с одной девушкой, ладно, ладно, не кипятись, живете с ней последовательно, не одновременно. Это разница, я понимаю. Но, Тед, руку на Библию, никаких табу, никаких микрофонов, как мужчина мужчине в этих четырех многократно «вычищенных» стенах, ты действительно говоришь мне, что у тебя с Сашей ничего не было?

– Ничего! – рявкает Манди, краснея. – Даже намека на ничего. Никогда. Я ответил на твой вопрос? – Он вновь прикладывает руку ко рту, чтобы скрыть смущение.

* * *

– Вчера хорошо посидели с Джеем? – спрашивает Эмори при их встрече во второй половине следующего дня.

– Отлично. Прекрасно.

– Он довел тебя до крика?

– Только один раз.

– Уже выдоил досуха?

– Пожалуй. На следующей неделе он хочет пригласить меня на «Глайндборн».[94]Я подумал, что сначала должен посоветоваться с тобой.

– Бывал там?

– Нет.

– Что ж, это твой шанс, не так ли.

Но поездка на «Глайндборн» срывается. Несколько дней спустя, после утомительного уик-энда в Донкастере, по ходу которого Манди уговаривает директора школы дать Джейку еще один шанс, тогда как Кейт проводит предвыборную кампанию, он прибывает на Бедфорд-сквер, чтобы обнаружить, что стола Рурка нет, его кабинет пуст, а дверь распахнута, словно кабинет решили проветрить. По центру на полу в молочной бутылке горит ароматическая свеча.

Больше месяца Эмори отказывается говорить о внезапном исчезновении Рурка. Сам факт не так уж и важен. Члены команды время от времени исчезали, безо всяких на то объяснений. Но Рурк – особый случай. Рурк, непредубежденный, вежливый, с которым так легко говорить и можно говорить обо всем, стал самым близким Манди человеком, не считая, разумеется, Эмори.

– Он выполнил порученное ему дело и вернулся домой. Это все, что ты должен знать.

– А что ему поручали? – настаивает Манди, полученный ответ его не устраивает. – Почему он даже не попрощался?

– Проверку ты прошел, – резко отвечает Эмори. – Радуйся и заткнись.