Увидел бронзовую ритуальную чашу. Схватил её.

Тяжёлая, холодная.

На подрагивавших ногах двинулся к закрытой двери. Ни мыслей, ни чувств. Только раскалённая от ненависти кровь в руках и ногах. А потом Максим понял, что голос в соседней комнате стих, и его ошпарило страхом. Ещё не успев ничего обдумать, прижался к стене в шаге от дверного косяка. Рюкзак неудобно упёрся в поясницу.

Занёс руку с чашей. И затаился, чувствуя, как тело вздёргивается от тяжёлых ударов сердца.

Глаза большие, обсыпанные углём. Кажется, Максим даже не моргал. Чувствовал, как боль напряжения расходится по векам, опускается на щёки. Стоял.

Увидел, что у сáмой двери лежит подушка. Уставился на неё, не понимая, почему она привлекла его внимание. Смотрел долго и настойчиво. Возле подушки – две книги и раздавленная картонная коробка. Они лежали тут в беспорядке. И наволочка чуть желтоватая, с выцветшими узорами. Когда Максим понял, в чём дело, было поздно. Дверь отворилась. И вместо того, чтобы прикрыть его своей створкой, распахнулась наружу.

Максим с придыханием напряг горло. Запретил себе дышать. Не мог больше ждать. Хотел сразу, не глядя, ударить входившего Сальникова, но прилип, прирос к стене. Даже не пошевелился.

Потом увидел плечо. Увидел шрамы под ухом. Увидел спину.

Отчаянный колючий вал мыслей. Он оглушал. И Максим готов был заплакать от собственного бессилия.

– Ну, как мы тут поживаем? – Салли не заметил его и обратился к умиравшему монаху.

И Максима отбросило от стены. Под ногами что-то скрипнуло, зашелестело. Это уже не имело значения. Бронзовая чаша тяжело опустилась на макушку Салли. Глухой костный удар. В следующее мгновение Салли, не издав ни звука и толком не успев оглянуться, повалился ничком на разбросанные книги, а Максим вдруг увидел, что чаша исчезла. Не заметил, как выронил её. Растерянно огляделся и не смог её найти. А потом уже надавил коленями на спину Салли и стал кулаками бить его по затылку.

Запыхавшись, остановился.

Салли не сопротивлялся. Не двигался, ничего не говорил. И Максим, перекрутив рюкзак, взялся за молнию. Не сразу совладал с ней, а совладав, выхватил нож. Сдёрнул с него тканый самодельный чехол. И застыл. Не знал, что делать дальше.

Только смотрел на человека, который готовился пытать Аню. На человека, изувечившего Джерри. На человека, который убил бы его, Максима, при первом удобном случае. Смотрел долго, подгоняя себя собственной злостью, но так и не занёс нож.

На макушке Сальникова – мягкое кровавое пятно спутанных волос.

Ожидание затягивалось.

Максим вспомнил Зои. Её болтливость, её задор. И то, как она им помогла. И как осторожно говорила о собственном отце, называя его папой. Папа… Максим резко оглянулся на открытую дверь, будто мог увидеть там Зои или кого-то из людей Скоробогатова. В коридоре никого не было.

«А что насчёт следующего дня, когда солнце опять восходит?»

Протянул руку к шее Сальникова. Нащупал пульс.

Встал. Внутри всё обложило холодом. Страх, гнев и все мысли ушли. Только дрожала правая рука. Максим зажал её левой. Тогда дрожь перешла в ноги.

Приблизился к монаху. Встал перед ним на колени. Одной рукой подхватил его голову. Стал бережно срезать кляп ножом. Тугая ткань не поддавалась. Максим видел, что задевает кончиком лезвия и без того израненную кожу, однако не останавливался. Смотрел слепыми стеклянными глазами.

– Джерри, – позвал он и удивился, до чего спокойно прозвучал его голос. – Джерри, ты меня слышишь?

Монах ожил. Попытался открыть глаза. Они слиплись в натёках крови.

Максим срéзал кляп и увидел, как дрогнула нижняя челюсть монаха. Джерри не смог закрыть рот. Едва дышал и теперь стонал более отчётливо.

Максим положил ему под голову монашеский саронг. Затем вытащил из-под книг смятые шафрановые одежды. Укрыл ими израненное тело монаха.

Склонившись над Джерри, твёрдо сказал:

– Подожди. Я вызову скорую.

Кажется, Джерри понял и теперь простонал чуть громче. Приподнял правую руку. И Максим почувствовал, что Джерри его удерживает, не хочет отпускать. Он умирал. Пытался что-то сказать через хриплое разорванное дыхание.

На лицо монаха упали слёзы. Это плакал Максим. Даже не чувствовал этого. А слёзы не прекращались. Падали на раны и смешивались с кровью. Максим услышал, как Джерри слабо, едва различимо давит из себя звуки. Старался разобрать их.

Джерри что-то повторял вновь и вновь, и под конец Максиму показалось, что он говорит: «Дал дважды». В этом не было смысла. Но монах не успокаивался. Вкладывал в эти слова последние силы и смолк лишь после того, как Максим покорно повторил:

– «Дал дважды». Я понял, Джерри. «Дал дважды». Я всё понял.

Максим прижался к его изуродованной щеке. Слушал, как затихает его дыхание. Ловил каждое последнее движение измученного тела. Если бы знал хоть одну молитву, хоть одну мантру, то сейчас прочитал бы их, отпустил бы Джерри, помог бы ему уйти.

Когда всё было кончено, Максим встал. Не оглядываясь, пошёл к окну. Остановился у решётки. Понял, что весь перепачкан в крови. Ходить так по улице было небезопасно. Долго не мог сообразить, что делать дальше.

Прошёлся по комнате в поисках подходящей одежды. Чувствовал, что возится слишком долго. Наконец выбрал плотные зелёные штаны и полосатую оранжевую рубашку. Удивился, что у Джерри вообще были такие вещи. Возможно, они принадлежали кому-то из его друзей. Переоделся. Штанины и рукава оказались коротковаты. Свои джинсы и футболку впихнул в рюкзак.

В последний раз взглянул на лежавшего без чувств Сальникова и безжизненное тело монаха. «Дал дважды». Что он хотел сказать на самом деле?

Непослушными руками отворил решётку и полез наружу, на козырёк.

Светлый день обжёг своей будничной суетой.

Максим испугался, что в таком состоянии соскользнёт на асфальт, а в следующее мгновение уже стоял внизу. Шёл к поджидавшему его рикше. Так и не понял, с какой стороны и как спустился.

Переходя дорогу, осознал, что до сих пор плачет. Слёзы выходили легко, без напряжения.

Рикша, поначалу приветливый, насупился. Руки Максима до сих пор покрывала кровь. Вид у него, конечно, оставался устрашающий. Не было времени об этом думать. Максим уверенно сел на пассажирскую лавку и сказал везти его на железнодорожный вокзал. Рикша, испуганно озираясь, послушался.

Дал дважды… Максим не сомневался, что всё разобрал правильно. Последние слова Джерри. Может, тот под конец, в агонии, уже не понимал, что происходит, и бредил?

«Дал дважды». Максим вновь и вновь повторял эти слова, поначалу стараясь разобрать в их звучании какое-то иное значение. Это вполне могло быть «Дай. Жажда». Или «Дай вáджру». Ваджра – один из символов буддизма, и в этом был определённый смысл, но Максим всё равно…