– Стой! – крикнул он рикше до того резко, что тот в испуге дёрнулся и едва не съехал на обочину.

Максим понял. На мгновение поверил, что Джерри произнёс последние слова осмысленно – лишь слабость не позволила ему высказаться более точно, – и сразу догадался, о чём речь. Монах в самом деле кое-что дал ему дважды. И оба раза Максим его оттолкнул.

– Езжай назад, к озеру!

Не смог объяснить, куда именно свернуть. Пришлось показывать на ходу. А когда они остановились у рощицы на самом берегу, Максим выскочил наружу и заторопился к дереву, под которым они с монахом вчера говорили о Шустове-старшем. По словам Джерри, тут любили фотографироваться молодожёны. Особенно им нравилось, когда в кадр попадали здешние попрошайки – пеликаны.

Максим почти сразу нашёл записку. Сложенная в несколько раз синяя бумажка. Точно такую монах пытался передать ему на пике Адама. «Дал дважды». Записка лежала под деревом. Втоптанная в землю, но уцелевшая. Среди прочего мусора она никого не заинтересовала.

Опустившись перед ней на колени, Максим замер. Медлил. По-прежнему плакал. Или это только ветер холодил следы от уже высохших слёз?

А ведь в квартире вполне могли оказаться и Шахбан, и Баникантха. Тогда ему бы не удалось уйти. Он мог столкнуться с ними на улице. Спускаясь с крыльца, угодить прямиком к ним в руки. Как он вообще спустился и почему совершенно не помнил этого мгновения? Разве так бывает?

Следовало вызвать полицию. Хотя это наверняка уже сделали другие. Видели, как белокожий парень лезет в окно в одной одежде, а возвращается в другой, к тому же окровавленный. Быть может, кто-то даже пытался его остановить? Вряд ли. Такое Максим точно запомнил бы.

Так и не подняв записку, огляделся. Рикша уехал. Даже не спросил плату. Был слишком напуган. Нехорошо. Внешний вид Максима по-прежнему привлекал внимание.

Заставил себя встать. Распугав пеликанов – они неуклюжей походкой заторопились в сторону, – спустился к воде. Достал из рюкзака футболку и, смочив её, старательно обтёр лицо и руки. Только сейчас заметил, что средний палец кровоточит. Ноготь на нём был сорван до половины. Так и не понял, где и как успел его ободрать.

Приведя себя в порядок, вернулся к синей бумажке. Теперь решительно поднял её. Отряхнул земляную крошку. Раскрыл. Долго стоял, всматриваясь в неровный и уже знакомый почерк монаха. Подумал, что, прочти он это раньше, ещё в горах, всё могло сложиться иначе.

Полтретьего. До поезда – полчаса. Нужно было поймать такси. По меньшей мере, теперь, получив записку, Максим точно знал, что делать.

До Коломбо ехали на «десятке», вторым классом. Первого класса в этом поезде не было. Вагон бросало из стороны в сторону. Иногда деревянное сидение трясло так, будто они ехали в автобусе по гравийной дороге. Дима и не знал, что в поезде может укачивать.

Когда ему стало дурно, он решил пройтись до тамбура. Сделать это было непросто. Пришлось твёрже ставить трость, а свободной рукой цепляться за спинки сейчас полупустых лавок. В тамбуре никого не оказалось. Неудивительно. Грохот тут стоял оглушительный. Всё вокруг дребезжало. Били колёса. Переходная площадка между вагонами ходила ходуном, скреблась стальными пластинами.

В вагон Дима так и не вернулся. Остался у открытых наружных дверей. Потом спустился на подножку, вцепился в поручень и сидел, глядя, как перед ним скользят пёстрые пряные пейзажи. Оцепенев, следил за дальними отрогами, за зелёными вершинами покатых и заострённых гор. Джунгли на острове лежали густые, насыщенные – их бы хватило, чтобы покрыть зеленью сразу несколько пустынных стран. Шри-Ланка казалась манговым нектаром. Дима представлял, как её, разбавив водой, разливают по раскалённым африканским пескам, по ледяным долинам Арктики. В этой фантазии было что-то чарующе жертвенное, по-своему вдохновляющее.

Мимо проскальзывали многоцветные пышные поля, вспаханные и дикие, белые ступы, деревушки из соломенных хижин и отдельные коттеджи со стеклянными стенами, с высокими, под два метра, статуями Будды. Будда здесь вообще встречался часто. Сидячий, стоячий, всё такой же яркий, броский. В окружении цветущих деревьев он смотрелся на удивление гармонично.

Диму знобило. Озноб не проходил с той минуты, как на вокзале в Канди появился Максим. Весь бледный, с запавшими глазами, одетый во что-то несуразное, с тёмным от крови пластырем на пальце. Макс даже не посмотрел на Диму. Говорил только с Аней. И Дима догадывался почему. Не знал, как поступить. Слишком ослаб после болезни. Слишком устал от круговерти собственных мыслей и сомнений.

«Твоя преданность – всего-навсего трусость. Ты бы ни одной секунды здесь не остался, если бы тебе было куда пойти».

В грохоте поезда Дима не услышал шагов и всё же почти с точностью определил тот момент, когда к нему в тамбур пришёл Максим. Первое время судорожно готовился к их разговору, а теперь в отчаянии отмахнулся от самого себя. Не было ни времени, ни сил что-то придумывать.

– Они убили Джерри.

Максим встал рядом. Сказал это негромко, но Дима его понял. И тогда озноб, сливаясь с дрожью вагона, ударил с новой силой. Дима крепче вцепился в поручень. Испугался, что вывалится наружу. Теперь при всём желании не смог бы встать. Не доверял своему телу.

Максим сказал что-то ещё. Дима качнул головой, показывая, что не слышит. Тогда Максим сел рядом. Их плечи соприкоснулись.

– Они его пытали.

Ещё один удар.

– Они сломали ему руку. Сожгли колени и пальцы на ногах.

«Хватит! Хватит! Прекрати!»

– Они разрéзали ему лицо. Ты бы его не узнал. И Джерри был до последнего жив.

Лучше бы Максим злился. Лучше бы кричал. Лучше бы ударил Диму. Ударил сильно, наотмашь. Но Максим говорил глубоким холодным голосом, чётко разделяя слова, стальными прутьями арматуры вбивая их в дребезжащий гул поезда.

– Под конец Джерри даже стонать не мог. Я снял кляп, но его рот уже не закрывался.

После этих слов Максим замолчал.

Дима сквозь забвение смотрел на стоявших у железнодорожного полотна людей. На неказистые, будто собранные из природного сора города. На сёла, дома в которых напоминали тканевые заплатки на жёлто-зелёном полотне. Между сёлами и городами – клубы однообразной растительности и яркие пятна бутонов.

– Ничего не хочешь сказать? – отчётливо спросил Максим.

Он так ни разу и не посмотрел на Диму. Будто говорил с призраком или с самим собой.

– Нет, – выдавил Дима.

Едва ли Максим его услышал.

– Это последний шанс. Скажи, пока не поздно.

И столько холода, столько высокомерия было в его голосе, что Диму передёрнуло. Во рту, где-то под языком, появился металлический привкус злости. Дима выставил руку наружу. По ладони скользнула высокая трава. Следом несколько раз мягко ударили ветки деревьев. А ему хотелось, чтобы удары были сильные. До крови.