С 1970-х социальное и экономическое положение женщин изменилось, и это, конечно же, нашло отражение в художественной литературе. Кроме того, у романов появилась новая аудитория, которую вряд ли удалось бы увлечь старыми формами любовного романа, где героини просто сидят на одном месте, мечтают и молча страдают. В текстах конца двадцатого века сохраняются патриархальные основы, но страх больше не связывает женщин по рукам и ногам: они ищут лазейки в мужском мире и перестраивают его под себя. А баланс власти в отношениях не всегда соответствует стереотипным гендерным представлениям. В романах появились новые формы мужественности: в частности, привлекательность мужчин теперь может быть связана с их чувствительностью к потребностям женщин в независимости или же с тем, насколько самим мужчинам нравятся женские амбиции и навыки. В новых романах героини понимают, что работа и дружба с другими женщинами так же важны, как отношения с мужчинами. Женщины могут быть богаты и влиятельны и без сильного пола. А иногда – только иногда – они узнают что-то новое о собственных желаниях и учатся получать то, чего хотят сами.

Так что же значили все эти мечты о возлюбленных? Девушек Викторианской эпохи постоянно ругали за любовь к грезам и фантазиям, за то, что они терялись в мирах, которые сами же и выдумывали. Ничего нового в этом не было. Традиция критиковать слабый пол за глупость и доверчивость формировалась веками. Гендерная природа этой критики помогла изменить понимание «романтики»: это явление прошло сложный путь – от французского народного творчества и средневекового рыцарства до появившихся в последнее время представлений о слезливом эскапизме и второсортной художественной литературе[652].

Английская писательница Филлис Бентли, популярная в 1930-е годы, выросла в западном Йоркшире в начале двадцатого века. Она посвятила целую главу написанной в 1960-х автобиографии мечтам своей юности[653]. При этом Филлис сразу занимает защитную позицию: очевидна потребность писательницы извиняться за то, как «затянулись» ее мечтания, которые увлекали ее даже в восьмилетнем возрасте. В основном воображение Филлис занимали истории, в которых ей выпадала роль похожих на Золушку героинь; одной из причин такого увлечения она считала уединенный образ жизни[654]. Героини произведений Филлис Бентли всегда рано – и по любви – выходили замуж. Они влюблялись в необычных героев, «внешне сложных и доминантных, а внутри очень любящих и заботливых»[655]. Сама Филлис прекрасно понимала, что писала о том, о чем сама мечтала. Уже будучи взрослой она говорила, «что эти грезы можно было называть фантазиями в чисто фрейдистском смысле. Они никак не были связаны с амбициями, которые я надеялась реализовать. Как раз наоборот, они основывались на желаниях, которые я сознательно не считала нужным удовлетворять»[656]. Позже, когда Филлис Бентли узнала, что девочки в семействе Бронте, Шарлотта, Эмили и Анна, имели привычку погружаться в воображаемые миры Ангрии и Гондаля[657], она несколько успокоилась. По-видимому, уже тогда она понимала, как тесно мастерство романиста связано с богатым воображением и способностью грезить наяву. Но почему-то полностью избавиться от чувства вины ей не удалось. Филлис вспоминала: хотя она скрывала содержание своих грез от семьи, ее мать считала ненормальным, что разум дочери выдумывает такие яркие и захватывающие истории. По совету семейного врача Филлис отправили в школу. Возможно, это решение помогло ей социализироваться, однако мечтать Филлис не перестала. Она постоянно читала художественную литературу, и это только распаляло ее воображение. Филлис вспоминала, как мать переживала, что «Джейн Эйр» плохо повлияет на дочь. И действительно, именно образ мистера Рочестера «породил моих сложных, но дорогих сердцу героев грез»[658].

Филлис так и не вышла замуж. Она рано стала носить очки, которые ее не красили, и никогда не считала себя привлекательной. Ей редко выпадала возможность познакомиться с молодыми людьми, да и слишком ясно она понимала: ее любовные истории слишком далеки от реальности, всегда развиваются «по сценарию», на красивом историческом фоне, и служат для удовлетворения неясного сексуального интереса – как раньше это делали грезы наяву[659]. Позже, уже будучи молодой женщиной, она вспоминала танцевальный вечер, который однажды посетила: там ей очень понравился незнакомец в военной форме. Он оказался умным и добрым, тоже любил читать. Однако позже выяснилось, что он уже был влюблен в девушку, с которой Филлис дружила со школы. Это событие по большому счету ничего не значило, но позже Филлис с болезненной откровенностью признавалась: «Этот мужчина (честно говоря, слегка улучшенный) долгие годы играл главные роли в моих мечтах»[660].

Страстные увлечения юности часто оставляют неизгладимый след и влияют на выбор, который мы делаем уже во взрослом возрасте. Американская писательница Джоан Дидион признавалась, что с ранних лет ее представления о том, каким мог и должен был быть идеальный мужчина, во многом определялись сексуальным авторитетом Джона Уэйна. Она писала: «Джон Уэйн на лошади – сквозной образ моего детства и, возможно, даже юности; он навсегда придал форму некоторым моим мечтаниям»[661]. Англичанка Джин Люси Пратт, автор многочисленных дневников, которые она вела в 1940–1950-х, ярко и честно описывала свои любовные разочарования. Она прекрасно осознавала, что ее «притягивает типаж пирата». Девушка очень хотела выйти замуж, но не могла заставить себя симпатизировать «хорошим» мужчинам, на которых можно было положиться. При всем этом Джин ощущала связь с реальностью намного лучше своей подруги Джозефины, которая много лет подряд поклонялась актеру Лесли Говарду и даже после его смерти поддерживала отношения с его духом[662].