Экстремальные формы преданности мужчинам-сердцеедам обычно провоцировали разнообразные реакции: от презрения и полного непонимания до терпеливых усмешек и искренней жалости. Например, в 2013 году Лорен Адкинс, на тот момент двадцатичетырехлетняя студентка магистратуры Университета Невады в Лас-Вегасе, привлекла внимание скептически настроенной прессы, когда заключила брак с картонным изображением Роберта Паттинсона в роли Эдварда Каллена из фильма «Сумерки», напечатанным в реальном размере[687]. Этот перформанс Адкинс разыграла в рамках своей выпускной работы под названием «Любовь взяла надо мной верх», в которой она исследовала фантазии о «настоящей любви» и представления о женском поклонении кумирам в контексте свадебной индустрии крайне коммерциализированного Лас-Вегаса. Адкинс подверглась большому количеству оскорблений в интернете, когда о ее «свадьбе» узнала широкая аудитория. Многие журналисты сосредоточились на описании странностей этой «истории», даже не упоминая о магистерской диссертации и учебных целях проекта[688].

«По большому счету все молодые женщины пишут любовные романы, дрожа от волнения, продумывают сценарии собственного будущего», – писала Эллисон Пирсон, анализируя собственные представления о мужчинах молодости[689]. В подростковом возрасте она обожала читать и «мучительно страдала от стеснительности», к тому же прыщавые парни, которых она встречала в местном баре, не особенно ее привлекали. Дэвид Кэссиди постоянно присутствовал в ее романтических фантазиях, пока она не познакомилась с соблазнительным Фицуильямом Дарси из «Гордости и предубеждения»[690]. В статье, размещенной рядом с текстом Пирсон, литературный критик Джон Кэри сурово отметил, что никогда не встречал мужчину, которому бы нравился мистер Дарси, – а большинство женщин почему-то от него в восторге[691]. Это подтверждал и романист Адам Фаулдс[692]. В детстве Дарси казался ему «полым сосудом, который предполагалось наполнять фантазиями», – у его одноклассниц таких фантазий было в избытке, но ему они были непонятны. И это еще сравнительно мягкая формулировка, а ведь нетерпимость к женщинам, которых порицали за создание мира грез, населенного неудовлетворительными или неубедительными мужчинами, долгое время определяла содержание некоторой литературной критики. Мы можем проследить эту тенденцию в критике писателей уровня Джейн Остин или Джордж Элиот, которую уже обсуждали в главе 3. Как мы убедились выше, существенная часть популярной литературы, написанной женщинами за последние сто лет, чаще всего низводилась до «трепетной романтики» или просто игнорировалась.

Покупательницам любовных романов иногда доставалось даже меньше уважения, чем их авторам. И лишь недавно историки культуры и общества стали задаваться вопросом о социальном значении подобного чтения для целых поколений женщин. Даже смелый издатель Алан Бун однажды назвал книги, которые выпускала его компания, наркотиком, своеобразным валиумом для женщин[693]. Неужели популярная литература действовала как снотворное, успокаивала тревоги? Представление о том, что женщины одурманивали себя, только подкреплялась историями о читательницах с настоящей зависимостью: они могли проглатывать по десять любовных романов в неделю и тут же забывать прочитанное. На последней странице старых изданий от Mills and Boon, попавших в библиотеки, иногда попадались целые списки написанных карандашом инициалов: это читательницы помечали, что уже прочли, чтобы случайно дважды не взять одну и ту же книгу[694]. Однако уже в 1971 году, еще до того, как критики-феминистки вроде Тани Модлески и Дженис Рэдуэй стали задумываться о том, как женщины читали романтическую литературу и как на нее реагировали, журналист и литературный критик Бенедикт Найтингейл заметил: фантазии, воплощавшиеся в женских любовных романах, были не просто фантазиями – это была особая форма жалобы на мужчин[695].

«Когда я читаю ради развлечения, намного интереснее наблюдать за героями, которых мне хотелось бы встретить в жизни, а не за такими, которых приходится встречать. Поэтому я ненавижу романы и обожаю романтическую литературу», – писал драматург Ричард Бринсли Шеридан Томасу Гренвиллю в 1772 году[696]. Почитательницы любовных романов, которые участвовали в исследовании Дженис Рэдуэй в 1980-х, считали элемент исполнения желаний особенно важным. Тем не менее эти женщины разумно и осознанно относились к своим читательским пристрастиям[697]. В рамках психоаналитической теории Таня Модлески объясняла, как романтические сюжеты удовлетворяют женщин на уровне символов и фантазий – позволяют им отомстить неспособным к сочувствию мужчинам, низвести их до уровня слуг, готовых удовлетворить каждое желание женщины. Иными словами, любовные романы позволяли беззащитным женщинам в своих фантазиях становиться центром притяжения мужского мира[698].