Мы развели костер, стали петь песни, потом играть в карты. А потом разошлись по палаткам. Я лежала рядом с Эмили в темноте и слушала сверчков. Я пыталась придумать, как начать разговор – как сказать ей, что она не должна выходить замуж за моего брата. И тут она заговорила первой.

– Хочу поговорить с тобой о Шоне, – сказала она. – Я знаю, что у него есть проблемы.

– Есть, – подтвердила я.

– Он духовный человек, – продолжала Эмили. – Господь даровал ему особый талант. Помогать людям. Он рассказал мне, как помогал Сэди. И тебе тоже.

– Мне он не помогал.

Я хотела сказать больше, объяснить Эмили то, что объяснил мне священник. Но это были его слова, не мои. У меня не было слов. Я проехала двадцать пять миль, чтобы поговорить, и не могла выдавить ни слова.

– Дьявол искушает его больше, чем других мужчин, – сказала Эмили. – Это из-за его дара. Он – угроза для сатаны. Вот почему у него возникают проблемы. Из-за его праведности. – Она села. В темноте я видела хвост ее светлых волос на затылке. – Он сказал, что причинит мне боль. Я знаю, это все из-за сатаны. Но иногда я боюсь его. Боюсь того, что он сделает.

Я сказала, что ей не следует выходить замуж за того, кто ее пугает, никому не следует. Но слова мои пропали втуне. Я верила в то, что говорила, но недостаточно хорошо понимала собственные слова, чтобы наделить их жизнью.

Смотрела на Эмили в темноте, искала ее лицо, пыталась понять, почему брат имеет над ней такую власть. Он имел власть и надо мной. Я знала, что еще не освободилась. В тот момент я не была ни в его власти, ни свободной от нее.

– Он – духовный человек, – снова повторила Эмили.

Потом она нырнула в свой спальный мешок, и я поняла, что разговор закончен.

В университет я вернулась за несколько дней до осеннего семестра. Приехала прямо к Нику. Мы почти не разговаривали. Когда он звонил, мне вечно нужно было что-то делать – менять повязки или готовить мазь. Ник знал, что мой отец сильно обгорел, но не представлял насколько. Я больше утаивала, чем рассказывала. Не говорила про взрыв. Не говорила, что «навещаю» отца не в больнице, а в нашей гостиной. Не говорила, что у отца останавливалось сердце, не рассказывала об изуродованных руках, клизме, фунтах отмершей плоти, которую мы срезали с его тела.

Я постучала. Ник открыл. Он был удивлен, увидев меня.

– Как твой отец? – спросил он, когда я села рядом с ним на диван.

Оглядываясь назад, я понимаю, что это, пожалуй, был самый важный момент нашей дружбы, момент, когда я могла сделать что-то хорошее, но не сделала этого. Я впервые увиделась с Ником после взрыва. Могла рассказать ему все прямо тогда: что моя семья не верит в современную медицину, что мы лечим ожоги дома мазями и гомеопатией, что это было ужасно, хуже, чем ужасно, что я за всю жизнь не смогу забыть запаха горелой плоти. Могла рассказать ему все это, облегчить свой груз и стать сильнее. Но я все оставила при себе, и моя дружба с Ником, которая уже угасала, не получая никакой подпитки, окончательно рухнула и исчезла.

Мне казалось, я могу все исправить – я вернулась, это останется моей жизнью. А то, что Ник ничего не знает об Оленьем пике, это же совсем неважно. Но гора отказывалась отпустить меня. Она вцепилась в меня. Черные кратеры на груди отца часто возникали на университетских досках. Я видела черную яму на месте его рта на страницах учебников. Мои воспоминания были живее реальности. Я застряла между двумя мирами. Ник брал меня за руку, и в тот момент я была с ним, с удивлением ощущая прикосновение его кожи. Но когда я смотрела на наши переплетенные пальцы, мне начинало казаться, что это не рука Ника, что это окровавленная и изувеченная, страшная рука… Или уже не рука…

Засыпая, я оказывалась на горе. Мне снился отец и клокотание в его легких. Мне снился Шон, когда он заламывал мне руку на парковке. Я видела во сне саму себя, ковыляющую рядом с ним и смеющуюся диким, странным смехом. Но в этих снах я всегда видела себя со светлыми, серебристыми волосами.

Свадьба состоялась в сентябре.

Я приехала в церковь вся на взводе, словно меня отправили из какого-то катастрофического будущего сюда, чтобы мои действия и мысли имели важные последствия. Я не знала, что должна была сделать, поэтому только ломала пальцы и кусала губы, поджидая удобного момента. За пять минут до церемонии меня вырвало в женском туалете.

Когда Эмили сказала «согласна», силы покинули меня. Я снова стала духом и улетела в университет Бригама Янга. Из окна спальни видела Скалистые горы и поражалась тому, какие они могучие и невероятные. Словно картина.

Через неделю после свадьбы я рассталась с Ником. Стыдно признаться, но сделала я это довольно бездушно. Никогда прежде я не рассказывала ему о своей жизни, никогда не описывала тот мир, который постоянно вторгался в тот мир, где жили мы с ним. Я могла бы объяснить, могла бы сказать: «Это место держит меня, и я никогда не освобожусь от его власти». Это было бы правильно. Но я тонула во времени. Было слишком поздно доверяться Нику, брать его с собой туда, куда вела меня дорога. Поэтому я просто рассталась с ним.

Я стремилась в университет Бригама Янга, чтобы изучать музыку и когда-нибудь возглавить церковный хор. Но в тот осенний семестр не записалась ни на один музыкальный курс. Не могу объяснить, почему я перестала изучать теорию музыки, отдав предпочтение географии и сравнительной политологии, отказалась от пения с листа, выбрав вместо этого еврейскую историю. Увидев эти курсы в каталоге и прочитав их названия вслух, я почувствовала нечто бесконечное, и мне захотелось прикоснуться к этой бесконечности.

Четыре месяца я ходила на лекции по географии, истории и политологии. Я узнала о Маргарет Тэтчер, тридцать восьмой параллели и культурной революции. Я узнала о парламентской политике и избирательных системах разных стран мира. Я узнала о еврейской диаспоре и странной истории «Протоколов сионских мудрецов». К концу семестра мой мир стал огромным. Мне было трудно представить, что я вернусь на гору, на кухню и даже к пианино в комнате рядом с кухней.

В моей жизни случился настоящий кризис. Моя любовь к музыке и желание изучать ее были вполне совместимы с моим представлением о том, что такое женщина. Моя любовь к истории, политике и международным делам никак в это представление не вписывалась. И все же эти сферы манили меня.

За несколько дней до финальных экзаменов я целый час просидела со своим другом Джошем в пустой аудитории. Он заполнял документы для поступления на юридический факультет, а я выбирала курсы на следующий семестр.

– Если бы ты был женщиной, ты бы стал изучать юриспруденцию? – спросила я у Джоша.

Джош ответил, не отрывая взгляда от документов: