Со стороны солнца в ту же сторону поднимался, медленно набирая высоту, дельтаплан с большим размахом крыльев. Казалось, над головами воинов медленно кружит громадная хищная птица, высматривавшая свою добычу. Это впечатление еще больше усиливалось, когда пилот начинал нарезать круги, рассматривая, что твориться на земле. При разворотам махина замирала и словно повисала в воздухе.

— Можно! Можно! — донеслось с неба. Архангел, белобрысый мальчишка яростно замахал зеленым флажком, показывающим, что враг позорно бежал и путь свободен. — Можно!

Сотник, заметив это, опустил ружье и перекрестился. Угроза миновала, а, значит, можно двигаться дальше. Считай, совсем немного осталось до крымского логова. Рукой подать.

Где-то к полудню на расстояние пушечного выстрела к Бахчисараю, столице Крымского ханства, подошла и основная часть русского войска. В предгорьях сгрудилось больше пятидесяти тысяч воинов, половина из которых было безлошадной. Обоза почти не было, весь в лагере остался по ту сторону гор. Артиллерии, вообще, не было. Как город было брать, большой вопрос.

— Ну, бояре, что разумеете? — Голицын, заметно загоревший и осунувшийся, рассматривал крепостные укрепления в подзорную трубу. Позади него полукругом стояли остальные, меньшие, воеводы, тоже не сводившие глаз лежащего внизу города. — Не слышу?

А что тут говорить? Все и так было ясно. Почти весь город, окруженный крепостными стенами, располагался в долине довольно широкой реки, огибавшей город с трех сторон. С воды подобраться к Бахчисараю можно было лишь с помощью кораблей, которым взяться здесь было не от куда. На лодках и плотах там тоже мало навоюешь. Шапками закидают со стен и потопят. Единственный более или менее реальный выход — это штурмовать в лоб, через главные ворота. Там, к сожалению, стена была наиболее высокой и толстой. Ворота охраняли сразу две многоярусные башни с артиллерийскими орудиями. Атаковать такие укрепления без пушек, подкопа или специальных инженерных приспособлений было смерти подобно.

Собственно, воевода это понимал не хуже других. Только деваться ему было уже некуда. Русскому войску, лишенному коней и большей части обоза, своим ходом было просто не отступить. Обратный путь был еще тяжелее, чем путь сюда. Им нужны были богатые припасы, что хранились в городе. Здесь же можно было перевести дух, после чего спокойно возвращаться назад.

— Что де думать-то, батюшка? — один из воевод, молодцеватый боярин, крепкое ладное тело которого было затянуто в ярко блестевшую кольчугу с зерцалами, встал рядом с Голицыным. Боярин Юрьев сразу предложил штурм, наплевав на все опасности. Молодой, горячий, кровь бурлит в жилах. — Нечего рассусоливать. Пока крымчак чаи распивает, мы всей силой и вдарим. Лесок тут есть какой-никакой. Лестниц наделаем. Людишек, конечно, потеряем, так как без такого. Господь чей за ними присмотрит… Коли же будем ждать, может и нехорошее случится. Может кто к крымчаку на выручку придет. Будем тогда, как между молотом и наковальней.

Со спины кто-то тоже нечто подтверждающее гугукнул. Вроде бы как согласен с этими словами и тоже предлагает атаковать, пока не поздно.

— Так-то оно так, — пробормотал Голицын, отрываясь от подзорной трубы и поворачиваясь к боярам. — А коли всю армию положим здесь? Что тогда? Может лучше с крымским ханом договоримся? Ему сейчас не резон выкобениваться. Почитай, мы к его шее нож поставили. Он на все пойдет, все отдаст.

В этом предложении тоже был свой резон. Изначально ведь в Москве никто и не думал, что удастся до Бахчисарая дойти. Думали показаться на краю ханства, повести пару сшибок с крымчаком. Взятие Перекопа тогда, вообще, казалось чем-то нереальным. Все хотели малой кровью выполнить свои обязательства перед Польшей. Получилось же вон как…

— Нечего с Гераем речи примирительные вести. Мы же его за яйца держим. Вдарим посильнее и сея крепость падет, — вновь вперед вылез боярин Юрьев. Раскраснелся весь, распалился, видимо, с кем-то уже и поругаться успел. — А барахло как же? Герай ведь ничего не отдаст. Неужели уйдем несолоно хлебавши?

Долго они так рядили, что делать. Только к вечеру и определились. Решили, что на рассвете, начнется первый штурм.

-//-//-

Комната была погружена в полумрак. Не горели толстые свечи, утопленные в массивные серебряные подсвечники. Высокие окна с фигурными кованными решетками были затянутые старинными шторами с вышитым изысканным рисунком.

В двух рядом стоящих креслах, больше напоминающих царские троны сидели двое. Фигура одного из них здесь, в Риме, была очень хорошо известна. Грузный, с круглым холеным лицом, его преосвященство кардинал Климент сидел с абсолютно прямой спиной, демонстрируя почти военную выправку. Руки, почти скрытые в сутане, свободно лежали на коленях. Смотрел он прямо на своего собеседника, лицо которого было скрыто темной полумаской, весьма обычным делом для желавшего остаться неизвестным.

— Марио, мальчик мой, тебе придется выполнить еще одно мое поручение, — голос у кардинала был глубоким бархатным, очень приятным слуху. Такой голос у мужчин обычно вызывает зависть, а у женщин — дрожание в коленях. — Ты готов?

Фигура его собеседника тут же почтительно склонила голову. Мужчина встал с кресла и опустился на колено, одновременно осторожно беря ладонь кардинала и прикладываясь к ней.

— Ваше преосвященство, вы же знаете, что я готов исполнить все, что вы прикажете. Любой, на кого вы укажите пальцем, умрет. Пусть это будет даже король… — зазвучал восторженный голос, явно принадлежавший довольно молодому человеку.

Если бы этот голос услышал кто-то из местных, то у него не было бы никаких сомнений в личности юноши. Это был один из многочисленных крестных сыновей кардинала, которые принадлежали ему душой и телом. Набираемые в семьях бедняков, они с самого детства воспитывались в специальных сельских монастырях, где в полной аскезе и послушании овладевали воинскими науками. Там же им внушали чувство безусловной преданности к католической вере, воплощением которой для них становился кардинал Климент. Получая от него небольшие подарки на католические праздники, проводя с ним глубокомысленные беседы, они начинали его почитать за живого Бога на земле. С возрастом же кардинал получал в свои руки очень серьезный инструмент для решения практически любых вопросов этом мире. По одному его слову в любую страну Европы могло отправиться больше двух десятков прекрасно подготовленных головорезов, для которых не было ничего святого. Скажут прирезать — прирежут, ослепить — ослепят…

— Я знаю, мой мальчик, знаю, — с особой лаской в голосе проговорил кардинал. Он, по своему, любил своих крестных детей и глубоко скорбел, когда один из них погибал во время очередного тайного задания. — Тебе предстоит непростое задание, сын мой, — юноша, вновь опустившийся в кресло, весь подобрался, словно хищный зверь перед прыжком. — Нужно будет отправиться