– Почему? – Джуди схватила его за рукав. – Мало тебе убийства гебешников?! Здесь же вокруг лагеря, милиция… Нас схватят!

– Я сказал – мне надо! Поняла? – Алексей вырвал руку и снова двинулся вперед. Но не успел он и шагу сделать, как бледное лицо Джуди возникло у него перед глазами:

– Я не пущу тебя!..

Глаза Алексея недобро сузились, резко проступили желваки на скулах.

– Ну, ударь меня! – презрительно выкрикнула Джуди, стараясь заглушить страх. – Ударь! Что?! Не можешь? Раб! И все вы здесь рабы! Трусливые рабы! Рабы! Рабы! Как вы здесь живете?! – и Джуди не выдержала, заплакала. Наконец она нашла им определение! Вот почему у них у всех такие потухшие глаза, замкнутые лица, постоянное напряжение враждебности, ненависть ко всему и ко всем! Они – рабы-мазохисты, желающие рабства всем!..

Алексей стоял рядом и смотрел, как она плачет, по-детски всхлипывая и приговаривая по-английски:

– Ю ар слэйвс! Факен слэйвс![20]

– От жалости к нам плачешь… задумчиво сказал он и жесткими пальцами стал осторожно вытирать ей слезы. – А ведь нас не жалеть надо! Собрать бы нас всех в один мешок, камень привязать побольше и… – он замолчал.

Затем, словно через силу, начал глухо бросать слова:

– Ей было двенадцать… и наш солдат ее изнасиловал. В тринадцать она родила. Мальчика. А через полгода ребенка у нее отобрали и сюда, – он кивнул за забор. – Я с ней познакомился после, когда ей было уже пятнадцать…

Джуди затихла. Опустив руки, она удивленно смотрела на его, может быть, впервые подобревшее, расслабившееся лицо с заросшими впалыми щеками, с мелкими сосульками на темных, почти черных, усах. Он отошел от нее и устало прислонился к забору спиной.

– К тому времени она уже полтора года не видела своего пацана… – он поднял на Джуди глаза: – Ну, и я ей пообещал, что найду ее сына. Но меня контузило. Госпиталь, потом работа… Но я ей обещал, понимаешь?!

– Ты… любишь ее? – тихо спросила Джуди.

– Да, я любил ее… – Алексей на секунду отвернул от нее искривившееся судорогой лицо. Повернувшись, торопливо сказал: – Слушай, если ты боишься, я сам пойду! А ты подожди здесь… Я обязан это сделать! Чтобы не быть, как ты говоришь, рабом!

– Но как ты его заберешь отсюда? – с тоской сказала Джуди.

– Я его выкуплю! У нас пятьдесят тысяч! За эти деньги весь интернат купить можно! С потрохами!

Джуди молча смотрела на него. Затем, отвернувшись, решительно направилась к воротам интерната, бросив на ходу:

– Идем! – и громко постучала в дверь слева от ворот. Никто не ответил.

Она с силой толкнула дверь, и та легко открылась настежь – за ней не было никакой охраны, только пустой двор перед четырехэтажным зданием интерната. У левого крыла этого здания, возле бокового входа стоял крытый грузовик. Двое молодых парней в синих спецовках выгружали из машины большие бидоны с молоком и закатывали их в широко открытую дверь.

Алексей и Джуди пересекли двор, Алексей открыл тяжелую, на пружине, парадную дверь интерната.

В просторном фойе, украшенном огромным портретом Ленина и транспарантом «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ДРУЖБА НАРОДОВ!», сразу у входа было бюро. За ним сидел сухонький, жилистый мужичок лет пятидесяти пяти в старом армейском френче без погон. Перед ним был стакан чая и какая-то еда на тарелке. Мужичок поднял на вошедших глаза, утер рот ладонью.

– Че надо-ть? – настороженно спросил он.

– Я, дядя, мальца одного разыскиваю. Хочу, понимаешь, проведать, – улыбнулся Алексей.

– Разрешение Горсовета есть? – мужичок начальственно оперся руками о стол.

– Да нет! Я ведь только поглядеть на него хочу. Зачем же…

– Не положено! – отрезал мужичок и сел, подвинул к себе тарелку с едой.

– А кто здесь старший? Я бы хотел поговорить…

– Я старший! Сказал – не положено, значит – не положено! Очистите помещение! – мужичок опять поднялся со стула и, стуча деревянной культей, обошел стол и грозно приблизился к Алексею.

– Не кипятись, дядя! – Алексей внимательно вглядывался поверх мужчины в глубь коридора. – У вас сейчас что? Обед?

– Я сказал: очистить помещение! Не твоего ума дело, что у нас! Идите отсюда, кому говорю! Не то я щас быстро кого надо позову, с тобой по-другому поговорят!

В глубине отходящего от фойе коридора открылась одна из дверей и оттуда, держась за руки, стали выходить парами дети лет шести-семи. Головы мальчиков были одинаково коротко подстрижены «ежиком», у девочек – прямые черные волосы чуть прикрывали уши. Мальчики были одеты в теплые фланелевые куртки-кители серого цвета, девочки – в платья из такой же ткани. Бесшумно передвигая ногами в валенках, дети молча потянулись вдоль стены в глубь коридора, к лестнице на второй этаж. Странно было видеть этих тихих детей – словно это были не дети, а старички в доме престарелых. Высокая толстая женщина в широкой юбке и черном мужском пиджаке шла сбоку, зорко следила за ними, изредка прикрикивала сухим раздражительным голосом:

– Рамсур, возьми Фатиму за руку! Не верти головой, Максуд! Эй, впереди – держать строй!

Дети испуганно вздрагивали, послушно выравнивались.

– Слушай, батя! – торопливо зашептал Алексей. – Вот тебе полсотни! Не шуми, мне только поглядеть на него! Издалека мы приехали, всего на один день!

Мужичок заблестел глазами на протянутую полусотенную купюру с портретом Ленина, нерешительно спросил:

– А зачем тебе? Это ведь все черножопых дети?! Али согрешил с кем?

– Да, дядя, был грех! В Афганистане я служил, ну и сам понимаешь… Так мне поглядеть на него страсть как охота! Моя, как никак, кровь, видеть никогда не видал…

– Ну, я, парень, и хотел бы тебе помочь-то, да не знаю как! Здесь посторонним не положено быть! Да и как ты найдешь своего? Они ведь им всем другие имена дают!

– А ты мне, дядя, расскажи, кто тут бумагами заведует, – Алексей вытащил еще одну полусотенную, аккуратно сложил с первой, покрутил перед глазами ошалевшего от таких денег охранника. – Ты только скажи! А если что – будешь клясться, что я силой прорвался или в окно влез…

– Там в конце коридора «Отдел кадров», у них все бумаги на мальцов и содержатся. Валентина Терентьевна заведует. Очень строгая женщина, – мужичок, не отводя глаз от денег, в сомнении покачал головой. – Ты к ней с деньгами лучше не суйся! Сразу милицию вызовет! Да и я, парень, честно скажу, боюсь. Она меня в два счета с работы выкинет! А что я потом делать буду? У меня дома баба больная! – Он с усилием отвел все-таки глаза от денег.

– Не боись, дядя! Я все тихо сделаю… – Алексей сунул ему деньги в карман, доверительно похлопал по плечу: – Если что, дядя, ты здесь ни при чем! А я тебя ни в жисть не продам! Слово воина-интернационалиста! – и он быстро пошел по коридору.