— Знаю, — надышавшийся свежим воздухом Бубнов закурил наконец папиросу, и Макс перестал испытывать неловкость, попыхивая своей трубочкой. — Мужик неглупый, въедливый, несколько тяжеловесный, правда, и состоит в близких друзьях Кобы.

— Тем более! — Макс с такой оценкой Молотова согласился. Он уже слышал — и не раз — как за глаза того называют "Чугунной задницей". И сам в Питере насмотрелся, но увидел и другое: Вячеслав не тупой фанатик. Он прагматик, хотя у него и существуют жесткие границы для этого самого прагматизма.

— Тем более! — сказал он Бубнову. — Но именно они, Серебряков и Молотов, пробили в СНК разрешение на "гибкую политику в области приграничной торговли". Считай, монополию внешней торговли отменили для одной отдельно взятой губернии…

— Именно это они и сделали, — спокойным голосом констатировал Бубнов. — В результате пришлось принимать поправки к декрету.

— Так и я о том же! — Макс любил разговаривать с Бубновым, Андрей всегда быстро схватывал и четко формулировал главные тезисы. — А по сути, что у них получилось, почему пришлось декрет, столь полюбившийся… — он хотел сказать, Сталину, но решил не обострять, — некоторым товарищам, по живому резать? А все дело в выгоде! Товары пошли через границу…

— И мы перестали получать за них деньги в госбюджет.

— Не так. Мы перестали их терять на контрабанде и липовых поставках, а стали взимать налогами, акцизами, процентами на кредитование, таможенными сборами. Ты этого не знаешь, может быть, но сборы возросли на порядок в первый же год. Доходы городского бюджета подскочили аж в три раза, отчисления в бюджет СССР в два с половиной. Чуешь, о чем идет речь? На эти деньги, между прочим, "Парижскую Коммуну" и "Марат"[64] ремонтировали и тракторно-танковый цех на Ижорском заводе построили. Вот тебе и прямая польза РККА и индустриализации от простого советского нэпмана. Подожди! — остановил Макс готового возразить Бубнова. — Погоди, Андрей. Я тебе еще кое-что расскажу. Из Риги пошло в Питер женское белье, среди прочего. В том числе, и польское, хорошего качества и красивое. И вот в Ленинграде один портной… Капилевич его фамилия или Копельман… Не суть важно, он увидел, как "брали" это недешевое белье и наладил свое производство. Мало того, что две сотни работниц с биржи труда на работу принял, так и товар предложил не хуже польского, но дешевле. Рашель с Полиной Молотовой в его магазин на Литейном проспекте ходили… Ну, я тебе как мужик мужику скажу, красивое белье!

— Все так, — кивнул, улыбнувшись, Бубнов. — Но он выступил конкурентом нашей собственной швейной промышленности!

— Все так, — не стал спорить Кравцов, повторив к тому же "формулу" Бубнова. — Но, во-первых, он платит налоги, которые много выше, чем те, что платят госпредприятия. Во-вторых, он реально работает против утечки капитала заграницу, предотвращая к тому же контрабанду и облегчая жизнь ОГПУ и Военконтролю. И наконец, в-третьих, нашим швейникам учиться еще и учиться. Вот пусть и учатся, соревнуясь, а продукцию их все равно покупают. У Копельмана белье сравнительно дорогое, да и до Литейного проспекта не каждый доберется…

— Резонно. А криминал как? Разложение, усиление буржуазного элемента?

— Так, Андрей! А мы на что? На то и щука в море, чтобы карась не дремал! Военконтроль, ОГПУ, Политуправление РККА, Милиция, Прокуратура, Революционные трибуналы… Работать надо, а не липовые дела строчить.

— И Военконтроль самый важный…

— Андрей, так и ты, вроде как, военный. Политуправление — это же военный отдел ЦК, нет?

— Да, Макс. Хорошо, я подумаю над твоими словами. В них определенно есть резон, но я должен все это еще раз обмозговать.

— Думай, — согласился Кравцов, хотя и догадывался, что и сам этот разговор не состоялся бы, если бы Бубнов не пришел уже к каким-то предварительным выводам.

— Надо бы на партконференции поднять вопрос о разграничениях полномочий между Наркоматом и РВСР…

"Значит, у меня есть еще один союзник в ЦК, и не самый слабый к тому же…"

— Я не против, — сказал он вслух. — Если хочешь, могу подкинуть тебе пару тезисов.

— Давай.

— Договорились!

2.

— Ты знаешь, что о тебе говорят в ЦК?

— Расскажи, — предложил Макс.

— Говорят, ты снова копаешь под Дзержинского, — глаза Реш светились неподдельной тревогой, и неспроста: "копать" под председателя ГПУ возьмется лишь полный отморозок, самоубийца или сумасшедший.

"И еще Макс Кравцов собственной персоной… Идиот!"

— Глупости! — сказал он и зачерпнул ложкой суп.

В кои-то веки Рашель приготовила обед. Отстранила тонкой рукой нанятую по рекомендации Саблина "экономку", затопила кухню золотым сиянием своих глаз и сварила совершенно не типичный для евреев гороховый суп на свиных копченых ребрах, и говядину потушила с картофелем и морковью, и испекла пирог с капустой… Просто ужас какой-то, учитывая, что готовила зав сектором отдела ЦК.

"Съевшего полный обед расстреливают перед строем в назидание другим несознательным элементам…"

— Ну, не знаю. Так говорят.

— Хотят стравить меня с Феликсом, — отмахнулся Макс. — Вкусно!

— Я рада. Тебе действительно нравится? Сто лет не готовила…

— Я знаю.

— Я люблю тебя, Макс.

"Значит, дело серьезное…"

— Я тоже люблю тебя, — Кравцов проглотил горячий суп и посмотрел Реш в глаза. — Что тебя тревожит?

— Они убьют тебя, — сказала она, не опуская взгляда.

— Меня не так просто убить, — возразил он с той интонацией, тем голосом, каким обычно объяснялся ей в любви.

— Сиди! — потребовала она, увидев, что он собирается встать. — Кушай! Потом выпьем, потом я стану отдаваться тебе, как дура и кокотка, а ты будешь брутальным командармом Кравцовым! — она улыбнулась, предвосхищая, как оно там все у них получится. Потом, не сейчас. — Я коньяк купила и пирожные, и чай китайский.

— А бы выпил кофе, — улыбнулся в ответ Макс.

— Вот сам и сваришь… к пирогу.

— К пирожным. Купила птифуры?

— Как ты узнал?

— Военконтроль знает все!

— Тебе не свернуть Феликса!

— Что за глупости! Мы с Феликсом Эдмундовичем старые знакомые, члены ЦК, наконец…

— Во всем этом есть хотя бы смысл? — спросила она строго.

— В чем?

— В твоих играх?

— Я не играю, Реш, — покачал Кравцов головой. — Ты же знаешь, я революционер. Я торю дорогу в Коммуну!

— Вот я, дура, и люблю тебя за это, — вздохнула она, обливая его золотым потоком любви и заботы. — Кушай, Макс, а то суп остынет!