бесконечность. – Нам удалось найти спрятанные Леонардо слова на полотне. У меня еще не было времени их изучить, но это может оказаться ключом к разгадке секрета вечной жизни. Разве тебе не интересно?

– Меня интересуем только мы, – отвечает Джек. – Но тебе этого недостаточно.

– Дело не в этом, – говорю я. – Не в том, что тебя мне недостаточно. Мне нужно, чтобы все те жизни, которые мы прожили, имели хоть какое-то значение. Если я спасу Бена, тогда они будут иметь значение. У всего будет смысл.

Джек долго смотрит на меня, и я не могу считать выражение его лица, как будто за несколько минут оно стало мне незнакомым, хотя я смотрела на него миллионы раз.

– Так, может, пора сказать ему правду? – спрашивает он. – Объясни, что на самом деле представляет собой дар бессмертия от Леонардо. Если ты его любишь, разве он этого не заслуживает?

– А разве я не заслуживаю самой выбирать, как мне жить? Или ты и следующие пятьсот лет намерен контролировать все мои действия? – спрашиваю я, поднимаюсь и шагаю прочь.

– Вита! – кричит мне вслед Джек. – Это не то, чего я хочу. Я просто пытаюсь сказать… объяснить, что я…

Я поворачиваюсь.

– Джек, – говорю я, – если бы ты меня любил, то отпустил бы.

* * *

Уйти с работы пораньше не получилось, потому что я была нужна Анне. Да и, если быть до конца честной, мне самой не хотелось спешить домой, спор с Джеком не прекращал крутиться в моей измученной голове. Я все ждала, когда правосудие настигнет меня и схватит за плечо, но ничего не происходило. Записи с камер видеонаблюдения ничего не давали, в зале было слишком оживленно и темно. От всего этого прискорбного инцидента осталась лишь гора бумажной работы, даже в прессу ничего не просочилось.

Почему-то в это я верила меньше, чем в секретное послание, оставленное термореактивной краской на одной из самых известных картин мира.

Наконец я возвращаюсь домой с увесистой папкой фотографий Прекрасной Ферроньеры формата А4. Бен встречает меня у двери: выглядит он куда лучше и пахнет чистотой. Я опираюсь на него и позволяю отвести меня к дивану, на который падаю, как тряпичная кукла.

– Меня не арестовали, – сообщаю я, когда он снимает с меня обувь и кладет мои ноги на диван. – Даже про помятое пальто ничего не сказали. Я почти разочарована. Не очень весело нынче быть преступным гением.

– Ну, время еще есть, – Бен накрывает меня огромным шелковым покрывалом. – Я с минуты на минуту ожидаю появление полицейского вертолета и спецназа.

– Как ты? – я перехватываю его запястье и притягиваю мужчину к себе, чувствуя, как мое тело наконец перестает сопротивляться усталости. Все, чего я хочу, – это перевернуться на бок и уснуть.

– В норме. Обо мне не переживай, – он целует меня в лоб. – Это распечатки? Можно я развешу их на стене, пока ты спишь?

– М-м, – бормочу я. – Можно. Делай что хочешь.

* * *

– Эй, Вита. Вита. – Голос Бена медленно вытягивает меня из глубокого сна.

– Уже? – бормочу я. – Еще пять минуточек.

– Ты проспала шесть часов, уже полночь, – он гладит меня по щеке. – И я уверен, что ты захочешь это увидеть.

– Точно? – я переворачиваюсь на другой бок; почти всю стену заняло лицо Прекрасной Ферроньеры, исписанное словами. Очень похоже на почерк Леонардо.

– Мать твою, – я сажусь на диване.

– Вот и я так подумал, – говорит Бен.

VIII

Будьте так же честны друг с другом, как этот циферблат честен с солнцем.

Девиз солнечных часов

Глава сорок восьмая

– Мне нужны вино и еда. Именно в таком порядке, – говорит Вита, садясь на ковер, скрестив ноги. Она открывает записную книжку и ищет в сумке ручку.

– Я все купил, – с гордостью сообщаю я, наливая ей бокал вина из Tesco Metro. Я подумывал сходить в погреб, но потом подумал, что могу случайно схватить что-нибудь ценой в несколько тысяч фунтов. Тогда я решил сходить в магазин и купить самое дорогое красное вино, какое у них было.

– О, неплохо, – говорит Вита после первого глотка. Я горжусь своими неожиданными навыками сомелье.

– Пока ты будешь переводить, я приготовлю пасту с томатами, базиликом, пармезаном, чесноком и трюфельным маслом. Углеводы, конечно, но тоже полезно.

– Звучит аппетитно. Выйдешь за меня? – рассеянно спрашивает она, помечая что-то в записной книжке.

– Только назови день, – беззаботно отвечаю я.

Вита с улыбкой смотрит на меня, и я чувствую, что между нами осязаемо повисла несбыточная надежда: однажды, когда у нас будет достаточное количество времени и пространства, перед нами откроется будущее. Эта вероятность вдруг кажется мне живым существом, совсем как та переменчивая магия, за которой охотились алхимики.

– Ну, – я осознаю, что мне сложно прервать зрительный контакт, – мне пора заняться пастой. Хочу приготовить свежий томатный соус. Тебе не повредит для разнообразия съесть что-нибудь не из доставки.

– Не уверена, что мое тело выдержит такое потрясение, – говорит Вита и возвращается к записям. Когда я выхожу из комнаты, до меня доносятся слова, напоминающие шепот клятвы: «Я люблю тебя, Бен Черч».

Пабло сидит у моих ног, пока я режу и обжариваю ингредиенты, время от времени останавливаясь, чтобы отпить очень дорогого вина. Честно говоря, по вкусу оно ничем не отличается от тех, что я пробовал раньше. Над моей головой мигают и успокаивающе монотонно гудят лампы. За одним окном Сохо подпрыгивает и кружится, будто на вечеринке в клубе, за другим – тишина и темнота. Я должен быть счастлив, но меня тревожит, что я не все рассказываю Вите.

Например, я не рассказал ей, что утром обнаружил четыре пропущенных – звонили из больницы и просили вернуться, обсудить план лечения, чтобы я хотя бы точно представлял, что происходит. Или то, что с тех пор, как я ударился головой, в районе затылка появилась новая непрекращающаяся боль, а перед глазами плавает темное пятно.

Мы так близки к чуду. Все, что мне нужно, – это еще немного времени. Совсем чуть-чуть.

– Как успехи? – я захожу в гостиную, сажусь на пол рядом с Витой и ставлю перед ней тарелку с пастой.

– Я очень медленно продвигаюсь, – говорит она. – Тут и надписи, и пиктограммы, и, конечно, зеркальный код. Как только я разгадаю шифр, дела пойдут быстрее, но это займет какое-то время. Из того, что я поняла, Леонардо размышляет о судьбе: почему кому-то доступны роскошь и богатство, а кто-то обречен