После той ночи мы часто повторяли наш первый нерешительный разговор в свободное время, в моменты похоти и любви.

– Ты разобьешь мне сердце, – говорила я с любовью.

– Может быть. Но я обещаю, что это будет не сегодня и не завтра, – отвечал он.

И это было правдой вплоть до того дня, когда он больше не мог сдерживать свое обещание.

В ночь перед тем, как я рассказала ему свой секрет, шел дождь, и утром над водой клубился туман. По другую сторону широкой реки из мглы вырастали башни и шпили города, похожие на плачущих и молящих о помощи призраков. Я не хотела, чтобы Доминик считал меня героиней вроде себя и Бриджит. Меня нельзя было убить оружием или по чьему-то приказу, и неважно, кто держал оружие и отдавал приказ.

Доминик подошел сзади и обнял меня. Его руки бродили по моей тоненькой хлопковой ночнушке, и я дрожала от удовольствия, отдавшись его ласкам. Он наклонился, и я подняла к нему лицо, думая, что он меня поцелует. Но его лицо оставалось серьезным.

– Я люблю тебя, – сказал он просто и быстро, но с такой тяжестью, что стало ясно, он не из тех, кто бросается такими словами. – Я всегда думал, что равнодушен к подобным вещам, но вот. Я люблю тебя, и поэтому я ослаблен и уязвим. Я боюсь. Не за себя, а за тебя.

– Тебе не нужно за меня бояться, – сказала я. И очень тихо, практически шепотом рассказала Доминику свои секреты и показала доказательства, которые держала при себе: набросок и очень старую фотографию в защитном чехле. Оглядываясь назад, понимаю, что надо было немного помедлить, но, начав, я уже не могла остановиться. Я потрясла его до глубины души, перевернула с ног на голову его представление обо мне и нас. Он называл меня лгуньей, проклинал, кричал, бранился и даже предложил найти мне специалиста, испугавшись, что я сошла с ума. Потом он ушел, сказав, что я могу возвращаться в Англию, потому что между нами все кончено.

Через несколько минут Доминик вернулся, промокший до нитки, его темные волосы лезли ему в глаза. Он плакал, сжимая меня в объятиях. После этого мы никогда об этом не говорили, даже в день его смерти. Он решил любить меня несмотря ни на что. Он любил меня до конца своей жизни. И даже тогда он не боялся за себя – только за меня.

* * *

Возможно, следовало сразу выложить Бену все, пока он не начал думать, что испытывает ко мне чувства, пока я сама не влюбилась в него. Но я выбрала дни, наполненные счастьем, и до сих пор не знаю, какую цену за это заплачу.

Бен выключает свет над нами, нажимает несколько клавиш и запускает оборудование. Он подходит ко мне, обвивает плечо рукой и прижимается губами к моему уху.

– Мне страшно, – говорит он.

– Мне тоже, – отвечаю я. Мы прижимаемся друг к другу, выстраивая единственную защиту от времени, которая у нас есть.

Позволь мне прожить целую жизнь, наслаждаясь каждой драгоценной минутой, пока последняя не подойдет к концу.

Глава сорок шестая

Мы расстелили длинное пальто из черной шерсти, которое нашли висящим на старомодной вешалке в углу. Вита лежит, устроив голову на моей груди. Темные шелковистые волосы рассыпались по моей рубашке, кончики пальцев ладони, невесомо лежащей на мне, касаются кожи чуть ниже ключицы. Моя рука лениво скользит вверх-вниз по ее спине. Если бы я постоянно не напоминал себе, что мы здесь делаем, то запросто мог бы уснуть.

Придя сюда, я сумел отогнать мысли о том, что мне сказали в больнице. Кажется, будто этот разговор произошел с другим человеком в другой вселенной. Мне не нужно принимать решение, потому что у меня есть Вита, сегодняшний вечер, и, быть может, к восходу солнца окажется, что я буду жить до тех пор, пока мир не разрушится, а звезды не обратятся в пыль.

Три звуковых сигнала сообщают о том, что система сканирования закончила свою работу. Не уверен, сколько времени прошло, но мне этого мало.

– Все? – тут же садится Вита.

– Не совсем, – я тоже поднимаюсь. Боль начинает постепенно возвращаться в спину и голову. Усталость грозит накрыть новой волной. – Теперь надо подождать, пока программное обеспечение интерпретирует необработанные данные. Относительно скоро мы узнаем, нашло оно что-нибудь новое или нет, – это будет видно по изображениям. Затем мы все скачаем и поедем домой, чтобы спокойно проанализировать данные.

Вита морщится.

– Так это решающий момент или нет? – спрашивает она, заправляя волосы за уши.

– Скажем так, один из них. – Когда я подхожу к компьютеру, мои внутренности сжимаются.

Вита всегда верила, что Прекрасная Ферроньера что-то скрывает, что Леонардо спрятал все свои секреты именно в этом, самом скромном из своих портретов, подальше от разжигателей войн и захватчиков, в безопасности от будущего, которое предвидел. Я надеялся лишь пару дней, но даже они кажутся мне вечностью. Не знаю, что я почувствую, узнав точный ответ.

– Обрабатывается первое изображение, – говорю я Вите, когда на экране появляется строка загрузки.

Она встает позади меня, положив руку на одно мое плечо и упершись подбородком в другое. Мы ждем. И ждем. Наконец на экране появляется изображение.

Ничего.

Ни секретных записей, ни подмалевок, ни исправлений. Ничего.

– Что это значит? – спрашивает Вита. – На что я смотрю?

Я не знаю, как ей об этом сообщить.

– Процесс еще не завершен, – говорю я. – На этом изображении ничего нет, но теперь вся эта проверка повторится еще сотни раз. Нам остается только ждать.

Впервые в жизни я хочу ускорить время.

* * *

Мы сидим молча, глядя друг на друга.

– Все? – спрашивает Вита. – Там ничего нет?

– Это не окончательный результат, – оцепенело отвечаю я. – Нужно проанализировать данные дома, но я ожидал, что мы хоть что-нибудь увидим. Здесь даже подмалевок нет, – я усиленно пытаюсь справиться с разочарованием. – Может, дело в программном обеспечении или линзе.

– Ты правда так считаешь? – спрашивает Вита.

– Нет, – печально говорю я. – Я годами разрабатывал эту технологию и знаю ее наизусть. Кроме того, это моя специальность, то, в чем я профессионал. Так что нет, я так не думаю.

– Я тоже, – говорит Вита. – А если обратиться за советом, проверить данные?

– На это уйдут месяцы, – отвечаю я.

Я знал, что такое может случиться, и мне казалось, что я готов к такому исходу, как к наиболее вероятному. Но правда в том,