– Мне так грустно.

Нежность ее голоса заворачивает в пеленку – так, чтобы ручки были прижаты по бокам, он лежал, как в коконе, дожидаясь, когда, наконец, очнется бабочкой, с легкостью порхающей с цветка на цветок, чтобы однажды в солнечный день не заметить шелковую сеть паутины, которую уже не суждено будет разорвать. Бабочка сначала станет трепыхать нежными крыльями, будто в предвкушении свидания, а затем смирится и затихнет, понимая, что размах ее крыльев строго дозируется эластичностью чужих, оплетших ее, словно когда-то кокон, шелковых нитей.

Теперь с дежурствами через каждые двое суток Гриша дома не ночевал. Лидии Андреевне сначала было трудно привыкнуть к ночной тишине в квартире. Мешали тени, прячущиеся по углам комнаты. Ей все время чудилось, что выйдут Андрей или Васечка, что ее зовут, что звонит телефон. Она вздрагивала и вспоминала, что позвонить ей может теперь только сын. Если еще не было двенадцати, она подходила к телефону, набирала номер Гришиного магазина и, услышав родной голос, с облегчением вздыхала:

– Ну, как дела?

– Нормально! Что ты опять не ложишься? Ложись! Я к коллоквиуму готовлюсь…

Лидия Андреевна успокоенно вешала трубку и засыпала рваным на лоскутки сном. Сны стали появляться иногда и цветные, но в них ясно присутствовало это ощущение нереальности, содержание снов доносилось до сознания как бы сурдопереводом. Женщина энергично жестикулировала всеми пальцами, и пальцы порхали, как бабочки с цветка на цветок, ни на одном не задерживаясь ни на минуту. Потом Лидия Андреевна внезапно просыпалась, видела в проем окна мутный холодный рассвет, постепенно проявляющий очертания соседних домов, редкие огни в которых, похожие на глаза собаки Баскервилей, множились и постепенно тускнели. Лидия Андреевна нехотя вылезала из-под сбившегося от ее ночных метаний одеяла, шаркала в ванную, еле ступая и чувствуя непонятную разламывающую ступни боль, умывалась, пытаясь смыть стоящие перед глазами картины, и спешила позвонить сыну. Иногда она даже будила его своим звонком, но ему все равно надо было уже вставать. Услышав его недовольный сонный голос, шла на работу.

То лето было на редкость щедрым. Не было дней с изнуряющей жарой, солнце светило ровно и ежедневно. Ей даже казалось, что это и не солнце вовсе, а какая-то лампа люминесцентная дневного света. Гриша ехать в деревню с ней не захотел. Устроился в пионерский лагерь вожатым. Теперь им постоянно не хватало денег – и Лидия Андреевна не возражала против этого. Она жила в доме одна. Деревня давно превратилась в дачный поселок, местные жители почти все перебрались в город, а сюда приезжали только в отпуска. Многие дома вообще были куплены городскими жителями. Те потихоньку отстраивали свои новые дворцы после того, как стерли с лица земли нагнанными бульдозерами остатки почерневших покосившихся строений, что для нее были родными и привычными с детства.

Сотовые телефоны еще только появлялись и простым смертным были недоступны. Поэтому она оказалась на целый месяц как бы в глухой изоляции. Свет здесь включали ровно по расписанию и выключали тоже по расписанию. Сначала она думала, что соседи, которых она знала с детства, будут приходить к ней. Но как-то так незаметно оказалось, что вся ее улица вымерла, почти все дома занимали чужие дачники, скрывавшие свои вновь понастроенные коттеджи за высокими заборами. У нее остались соседи справа от нее. Их дочь, как и Лида, тоже более двадцати лет тому назад перебралась в город, но ежегодно приезжала отдыхать в отпуск. У соседки было двое детей и уже двое внуков. Как-то так получилось, что подруга ее детства даже совсем не вспоминала ее. К ним постоянно наезжали какие-то новые знакомые.

Лидия Андреевна принялась рьяно выхаживать сад. Сражалась с деревьями, наступающими со стороны леса. Клены можно было косить косой, как траву… Тряся красным монистом и серьгами в тон ему, наступала на сад рябина; подползал орешник, маня еще зелеными орешками, выглядывающими из папуасских юбочек; шла, выпрямив гордо стройный стан, береза. Лидия Андреевна знала, конечно, что сможет заставить Гришу помочь ей в саду, но ей надо было просто бежать от воспоминаний и самой себя. Взяв тупую пилу, она со слезами перепиливала ствол дерева, стирая корой, как теркой, кожу рук. На еще не загрубевших ладонях уже образовались белые набухшие пузыри. А на правой руке даже просвечивала сквозь отслоившийся мешок кожи кровавая жидкость в нем. Но Лидия Андреевна будто и не чувствовала… Она не допиливала дерево до конца и, как бы повисая на нем, обламывала своим весом. Потом полдня перетаскивала сломленные деревья, заслонявшие свет, на то место, где когда-то высился забор. После в изнеможении лежала на постели, смотрела на желтое пятно от дождей на потолке и думала, что молодость миновала как-то в один день. Все была молодая и все у нее было впереди… А теперь… раз – и старуха. Как быстро проходит жизнь… Еще вчера здесь было полно народу и даже ходили по двору маленькие нахохлившиеся цыплятки. Жила в хлеву Чернушка, что бродила летом где-то по лугам со стадом… А сейчас нет ни родных, ни Чернушки и даже на лугах никто не пасется.

Лидия Андреевна с тоской смотрела на покосившуюся избушку, что стояла почти на курьих ножках. Отец когда-то поставил ее на высокие столбы вместо фундамента. Денег на целый полный фундамент тогда не было, а чтобы дом не гнил, он был водружен на высоченные столбы так, чтобы под полом гулял ветер. Ступеньки крыльца и половицы совсем прогнили. Ходить по нему было нельзя, и Лидия Андреевна с унынием сожалела, что она не плотник. Кого бы нанять?

Хорошо, что не было дождей. Крыша текла – и на полу веранды выросла седая поросль, напоминающая заиндевевший мох. Обои отклеивались по углам, заворачиваясь, будто лепестки отцветающих цветов, раскиданных по полю. Все обои были в желтых пивных потеках от просачивающейся влаги. Тут и там сияли черные дыры с неровными краями, прогрызенные мышами. Потолок тоже когда-то был оклеен обоями, но обои давно пожелтели и были два десятка лет тому назад просто побелены. Теперь эта побелка постепенно осыпалась. Мел лежал, будто легкие первые снежинки, на старом стуле, на пустом столе, на обшарпанном полу… Снежинки спускались с потолка на нитках паутины, точно гирлянды легкой мишуры под Новый год.

Мыши совсем обнаглели. Они ходили по комнате, совсем не обращая внимания на Лидию Андреевну. Они просто вылезали из своих норок и шастали по комнате, чувствуя себя дома. Шуршали, с хрустом отгрызали очередной кусок обоев, не только нагло подбирали просыпанные крошки, но и норовили залезть в запакованные продукты. Одна даже умудрилась утонуть в банке с красной смородиной, которую Лидия Андреевна протерла с песком на зиму. Сдвинула баночку из-под консервов, которой Лидия Андреевна покрыла трехлитровую банку с ягодами, прогрызла толстенную бумагу, закрывающую горло банки и, видимо, сорвалась в посудину и захлебнулась сладким сиропом.

Однажды, придя с реки, Лидия Андреевна нашла на столе маленькую мышку, почти мышонка. Стол был круглым и стоял посреди гостиной. Лидии Андреевне казалось, что туда мышкам не добраться. И она оставляла на нем продукты: печенье, конфеты, крупы. Увидев хозяйку дома, мышь заметалась по круглому столу. Она хотела спрыгнуть, да побоялась высоты, на которую нечаянно забралась в погоне за легкой наживой… Мышка опасливо поглядела за край стола, свесив головку с маленькими черными бегающими глазками-бусинами. И не решившись прыгнуть, начала бегать по краю стола, испуганно и судорожно круг за кругом: один круг, второй, третий… Лидия Андреевна стояла в нерешительности, не зная, что предпринять. Прибить или поймать ее она боялась. Муж бы поймал. Она помнит, что он не раз ловил их прямо руками и, завернув в лопушок, уносил далеко за калитку, не решаясь убить. Мышь, как загнанная, носилась по кругу, хотя ее никто никуда не гнал: Лидия Андреевна застыла в оцепенении. Было что-то символическое в этом бесполезном беге по краю, когда надо крепко зажмуриться и спрыгнуть за край. И в этом будет твое спасение. Но глупая мышь бежала по кромке стола круг за кругом, не осмеливаясь на прыжок. Лидия Андреевна подошла вплотную к столу – и тут мышь прыгнула и в мгновение скрылась в своей черной дыре под плинтусом, махнув сереньким голым хвостом, напоминающим измочаленную веревочку. Лидия Андреевна подумала, что она сама, как эта мышь, все бежит, как загнанная, по краю, в погоне за концом пути, и не решается спрыгнуть, бежит, боковым зрением угадывая на мгновение стремительно надвигающуюся опасность…