Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Люди таких птиц тоже не видели и единогласно решили, что это какой-то птичий дух. Дай им волю, они бы и птичке оставляли приношения, да Чангэ запретил.
Набравшись сил, птица выучилась ковылять на одной лапке, упираясь крыльями, как люди костылями, в дно корзины. Чангэ подивился её сообразительности. Но приручить птицу не удавалось: стоило ему протянуть к ней руку, она неизменно клевала его в палец и сердито чирикала. Но приходилось терпеть: нужно же было проверять перелом?
Спустя ещё немного птица выучилась выбираться из корзины. Чангэ никак не мог понять, как она оказывается на столе или подоконнике. Он не слышал шороха её крыльев, но она как-то выбиралась, стоило ему отвести от корзины взгляд. Быть может, цеплялась клювом за стенку корзины и карабкалась на крыльях? Но он и шороха её коготков не слышал.
Улететь птица не пыталась, вероятно, понимала, что с лубками далеко не улетишь. Раздолбить их она не пробовала, но подолгу разглядывала, как-то не по-птичьи вытягивая перед собой лапку. «Должно быть, – решил Чангэ, – она сообразила, что её лечат». Он знал, что некоторые птицы весьма сообразительны. Вороны, например, даже могут выучиться говорить.
Некоторый прогресс в их отношениях наметился: птица уже не пыталась его клюнуть, когда он проверял лубки, но с сердитым чириканьем щипала его за пальцы или била его крыльями, если он пытался взять её в руки.
Когда перелом сросся, Чангэ освободил птицу от лубков и вынес из хижины. Птица тут же выпорхнула из его ладоней и улетела. Чангэ испытал лёгкое разочарование.
Несколько дней спустя Чангэ заметил птицу на ветке дерева, что росло у хижины. Она сидела и наблюдала за ним через окно. Чангэ поспешно вышел на улицу, но птица уже упорхнула, выронив что-то на землю. Он подошёл и увидел, что это корешок драгоценного женьшеня. Он поднял его и долго разглядывал.
В этих местах женьшень не рос, такой вообще нигде не рос, насколько Чангэ знал мир смертных. Птица разыскала его где-то на краю мира и принесла ему в благодарность за своё спасение?
Чангэ слышал подобные легенды и на Небесах, и в мире смертных: люди спасают зверя или птицу, а те в благодарность приносят им сокровища или раскрывают сакральные знания. Это воплощение одной из легенд или простое совпадение?
Через некоторое время птица появилась снова. На этот раз она принесла Чангэ палочку чёрных благовоний.
Промежутки между появлениями птицы становились всё дольше, но она всегда прилетала с каким-нибудь даром для своего спасителя. Некоторые были настолько редки и необычны, что Чангэ даже не знал, к чему их применить. Из каких миров она их ему приносила? В мире смертных точно не было ничего подобного.
Будь у птицы аура, он бы решил, что это какой-то птичий дух или демон, исполненный благодарности. Существовали негласные правила, которые потусторонние существа не могли нарушить: за спасение полагалось платить добром, чёрная неблагодарность сурово каралась Высшими силами. Он ещё помнил, как казнили Змеиного бога за то, что он до смерти ужалил крестьянина, положившего змею себе за пазуху, чтобы согреть её и тем самым спасти от неминуемой смерти. Теперь на Небесах новый Змеиный бог, а шкура старого висит на воротах в назидание другим. Но всё это было ещё при его отце, прошлом Небесном императоре. Столько воды утекло с тех пор…
Даже прожив тысячи лет в мире смертных, Чангэ так и не стал человеком. Его восприятие многих вещей разительно отличалось от человеческого восприятия. Было в этой птице то, что шло вразрез с законами мира смертных. Люди бы заметили, а он воспринимал это как должное, поскольку его время текло иначе, чем человеческое время.
Птица прилетала к нему вот уже восемь десятков смертных лет.
[280] Коварная обольстительница
– Хоть убейте, не знаю, – сокрушённо говорил Сюэ Цзан, когда его начинали расспрашивать.
Она появилась неожиданно, как из-под земли выросла. Обольстительная красотка, каких он и в столице не видывал, в роскошных одеждах и причёсанная, но сразу видно, что распутная женщина, приличные так лицо не раскрашивают и не держатся так вызывающе.
На него она и внимания не обратила, прижалась лицом к щели в ставнях на окне Речного храма и принялась подглядывать, а потом, кажется, вошла внутрь. А может, и не вошла, Сюэ Цзан умудрился проморгать столь важный момент, но подумал: «А к нашему-то даосу и такие захаживают».
Впрочем, что удивительного? Их даос молод и хорош собой, и не все даосы – монахи, некоторые ведут весьма вольный образ жизни, но это не мешает им оставаться честными и уважаемыми людьми. Что же такого в том, что и к их даосу заглянула столичная красотка? Живот у всех чешется, почему бы и не потереться о кого-нибудь?
Когда она вышла и выходила ли, Сюэ Цзан не видел.
– Хоть убейте, не знаю, – сокрушённо говорил он, когда его начинали расспрашивать.
Даос вышел из Речного храма и весь день провёл у водопада, стоя под ледяными столпами воды, низвергающимися со скал. Вид у него был усталый.
– А оно и понятно, – со знанием дела говорил приятелям Сюэ Цзан, – когда она вышла-то, я и не заметил, а ведь долгонько, должно быть, у него пробыла!
Когда он покидал увеселительные дома, вид у него был точно такой же, так что он знал, о чём говорил. Столичные красотки – ненасытные, бёдра у них крепкие и так раскачают, что кажется, будто попал в качку на корабле посреди бурного моря.
– Хоть убейте, не знаю, – сокрушался Сюэ Цзан, когда его спрашивали, но сам прикинул, что обольстительная красотка ходила в Речной храм, наверное, вот уже вторую неделю.
Он видел её то у окна, то у дверей, а потом она пропадала, как он решил – пробиралась внутрь, пока он на что-то отвлекался. Жаль, не удавалось увидеть, как она уходит. Пойти бы за ней следом и… Хвала Небесам, что он этого не сделал!
Даос стал спрашивать у людей, не видели ли они чего-нибудь странного в последнее время. Сюэ Цзан мог бы сказать, но смолчал. Разве ж это странно, что к молодому мужчине на огонёк заглядывает обольстительная красотка?
– Случилось что-то,