Но с четырнадцатилетней девочкой они этого сделать не могли. Им пришлось терпеть почти целый год. И если поначалу Джуд просто пугалась случившихся с дочерью перемен, то постепенно ее все чаще пронимала злость, и поведение Эммы казалось ей эгоистичным и бесстыдным.

– Я не заслуживаю, чтобы со мной так обращались, – жаловалась она Уиллу. – У меня есть полное право быть счастливой.

И Уилл с ней соглашался, говоря, что вообще не стоит принимать все так серьезно.

– Она просто взрослеет, Джуд, – объяснял он. – Она тебя испытывает. Так все подростки себя ведут. С возрастом это пройдет. Надо просто давать ей больше пространства.

И они стали все меньше бывать дома, уезжая то в театр, то куда-то поужинать – оставляя свои проблемы дома. Шли месяц за месяцем, и порой Джуд, помнится, даже чувствовала себя виноватой – когда слышала по ночам, как плачет наверху Эмма, – однако ее ощетинившееся дитя не позволяло себя как-то приласкать или утешить. По крайней мере, та перестала чрезмерно усердствовать с едой, но все равно продолжала отталкивать от себя Джуд своим глухим безразличием, постепенно притупляя в ней всякие чувства.

А Уилл всегда был рядом, готовый подставить ей «жилетку», чтоб поплакалась.

– Она сегодня вообще как глупая корова. Может, у нее просто месячные. Не обращай внимания, Джуд, – говорил он и увлекал ее в постель. И Джуд с превеликой радостью направляла все имевшиеся в ней силы на лучшую часть своей жизни – на Уилла.

«Любой бы на моем месте повел себя так же, не так ли?» – думала она теперь, вспоминая.

Однако все приняло еще более худший оборот после того, как они решили пожениться. Точнее, это решила Джуд, а Уилл просто согласился в порыве любовной страсти.

– Пришло, наверно, время мне остепениться, – молвил он, когда они после секса по очереди раскуривали сигаретку. Это, конечно, трудно было назвать тем романтическим заявлением, на которое рассчитывала Джуд, но все же оно прозвучало.

Она тогда очень волновалась насчет того, как сказать об этом Эмме. До сих пор Джуд помнила, какая тягостная тишина повисла в комнате, когда она сообщила дочери новость.

– Он делает меня счастливой, – добавила она. «Не то что ты», – тут же прошелестело у нее в мозгу.

Эта новость что-то воспламенила в ее дочери, и прежнее злобное молчание теперь сменилось хлопаньем дверьми и истерическими вспышками. Дерзкость ее сделалась крикливой и вызывающей. Эмма стала в открытую грубить Уиллу, обвиняя его в том, что он обращается с женщинами как с вещами, что он настоящий «шовинистический свин», и когда тот входил в комнату, издавала презрительное хрюканье.

Уилл поначалу лишь посмеивался на эти оскорбления, но Джуд прекрасно видела, что эта новая, преобразившаяся Эмма поселила в нем какую-то напряженность. Как будто он имел дело с еще не разорвавшейся бомбой.

Все между ними сразу как-то скисло. Джуд с Уиллом стали жить точно кошка с собакой, постоянно ругаясь и приглушенно шипя друг на друга в гостиной, чтобы не слышала Эмма. Уилл теперь по несколько дней где-то пропадал, а потом возвращался как ни в чем не бывало.

Когда он поставил ее перед выбором: «Или я, или Эмма», – Джуд сперва пришла в ужас, однако он все доходчиво ей объяснил.

– Так будет лучше для Эммы. Вырвать ее из той обстановки, которую она считает для себя столь неблагоприятной, означает дать ей шанс как следует повзрослеть, – рассудил он. На тот момент это звучало весьма резонно.

И разумеется, именно Джуд предстояло огласить это решение дочери.

– Мы считаем, что тебе следует покинуть этот дом, Эмма, и пожить какое-то время у бабушки с дедушкой, – сказала она. – В сложившейся ситуации нам всем необходим какой-то перерыв. Надеюсь, ты и сама это понимаешь, верно? Мы не можем так жить дальше.

– Но это и мой дом, – ответила Эмма. – Почему ты меня отсюда выгоняешь? Это его идея?

– Нет. Но, положим, я с ним согласна, – признала Джуд. И когда дочь улыбнулась этой все понимающей улыбкой, она потеряла самообладание: – Ты сама нас вынудила на этот шаг! – разоралась Джуд. – Это ты выживаешь из дома Уилла! Если ему придется и дальше с тобой общаться, то он не останется здесь больше ни минуты! Я не позволю тебе разрушить мою жизнь! Ты с самого начала была для меня ужасной ошибкой!

Она до сих пор помнила лицо Эммы в ту минуту. От потрясения белое как полотно.

Суббота, 14 апреля 2012 года

Эмма

Гарри предложила встретиться в обычном нашем месте. Когда я позвонила, она сразу поняла, что что-то произошло, однако не стала задавать никаких вопросов – надо отдать ей должное. Вместо этого она сказала:

– Давай-ка, Эм, пойдем посидим в парке, и ты мне сможешь рассказать, что у тебя нового.

Мне бы следовало видеться с подругой чаще, но мы с ней обе очень заняты. Да, так я объясняю это самой себе, хотя прекрасно знаю, что воздерживаюсь от общения с Гарри, потому что она часть моего прошлого, которое я всячески стараюсь отдалить от своего настоящего. Она пару раз видела Пола, но я приложила все усилия, чтобы они не остались наедине. Потому что Гарри слишком много знает, и мне не хотелось бы, чтобы она брякнула что-нибудь, не подумав.

Бедная Гарри! Она совсем в этом не виновата, и мне кажется, она обижается, когда я порой не отвечаю на ее сообщения. Может быть, куда великодушнее было бы порвать с ней полностью, но я не в силах это сделать. В такие дни, как сегодня, это единственный на свете человек, которого мне хочется видеть. Пол хотел, чтобы я поговорила с Джуд. Но я не могу общаться с матерью – особенно после того, что она мне высказала. У меня такое чувство, будто она опять захлопнула за мной дверь.

Выйдя из подземки, я иду к маленькой кафешке в Гайд-парке, возле озера, которую так любит Гарри. Она может дойти до нее от дома пешком, а мне лишь в удовольствие будет посидеть немного на свежем воздухе, подставив лицо ласковому солнцу.

Пол думает, что я у врача. Через тридцать минут он должен позвонить мне на мобильный, и я совру ему насчет того, что якобы думает о моем состоянии мистер Великолепный. Все нормально, я знаю, что ему сказать. В метро уже порепетировала.

Я прихожу раньше времени, а потому принимаюсь перечитывать статью Кейт Уотерс. Материал на сей раз куда пространнее, там гораздо больше подробностей и вовлечено больше людей, которые обсуждают произошедшее и строят свои предположения. Однако в центре всего этого – маленькая Элис Ирвинг. Там помещена всего одна оставшаяся от малютки фотография, и она настолько старая и нечеткая, что трудно что-то разглядеть. А еще есть фото Анджелы Ирвинг, матери Элис, которая на снимке стоит в нашем бывшем саду на Говард-стрит.

Мне кажется, истина вот-вот прорвется наружу, и все наверняка ее увидят. Без сомнений.

Я уже готова снова позвонить Кейт Уотерс, чтобы узнать, что именно та подозревает, но тут вижу спешащую ко мне через парк Гарри. Ничего, позвоню газетчице попозже.