Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы принесли ведерки? Давайте попробуем приладить их под трубу, но, думаю, толку не будет.
– Кое-какой, вероятно, будет. Ты можешь открыть окно и сливать воду.
– В водосточную трубу? Окей. Но как долго нам это делать?
– Пока не приедут пожарные.
– Вы вызвали пожарных?
– Конечно, я сказал Маргот, чтобы она позвонила.
– Они составят протокол, который потом передадут в страховую. Уберу-ка я отсюда инструменты. Путь все выглядит так, будто это произошло случайно.
– Труба случайно разломилась пополам? Глупости, Уоллес, так не бывает. Трубы лопаются только зимой.
– Да, я понимаю.
– Ты действительно думал, что из нее посыплются тысячедолларовые купюры? Ах, Уоллес!
– Не ругайте меня, дядя. Где-то здесь у отца точно припрятана добыча. Готов поклясться. Я его знаю, он прятать умеет. Но теперь-то ему какая польза от этих денег? Он бы не смог их задекларировать, даже если бы…
– Даже если бы выжил?
– Да. А так он от нас отворачивается. Ведет себя, как собака на сене.
– Ты считаешь это сравнение уместным?
– С вашей точки зрения, оно, наверное, неуместно, ну а мне все равно. Я другое поколение. У меня совершенно не такой, как у вас, набор исходных данных. Во мне не заложено преклонение перед авторитетами. Да уж, эти трубы я угробил окончательно…
Заммлер задумался о том, как Уоллес и Шула похожи друг на друга своими выкрутасами. Оба умеют обращать на себя внимание. Мимо них не пройдешь, не задержавшись. Заммлер стоял, подставив второе ведро под трубу, пока Уоллес через слуховое окно выливал воду из первого. Вот он вернулся с грязными и мокрыми руками, по пояс голый. Короткие черные волоски растут на груди симметрично, как священническая манишка. Руки длинные, плечи белые, бесцельно ладные. Рот приоткрыт в улыбке, адресованный самому себе. Изящный мальчик, материнская отрада. Большая детская голова на длинной шее, чистые линии бровей, рассыпчатая шевелюра, красивый маленький нос. Но как на некоторых старинных картинах, где над этим миром изображен иной, прямо над головой Уоллеса мысленному взору Заммлера рисовались символы смуты: дым, огонь, летающие черные твари. Произвольные решения, ум как тайна за семью печатями.
– Если бы он сказал мне, где зелень, это по крайней мере покрыло бы расходы на ремонт. Но он не говорит, а вы не спрашиваете.
– Да, я не хочу в этом участвовать.
– Вы хотите сказать, что я должен зарабатывать сам.
– Вот именно. Развешивайте ярлыки по деревьям и кустам. Зарабатывайте.
– И будем. Раз уж на то пошло, мне от старика ничего другого и не надо – только денег на необходимое оборудование. Для него это последний шанс показать, что он в меня верит и желает мне добра. Последняя возможность в некотором смысле дать мне благословение. Как вы думаете, он меня любил?
– Разумеется, любил.
– В детстве – да. А когда я вырос?
– Он любил бы тебя…
– Если бы я был таким, каким он хотел меня видеть? Вы это имеете в виду?
Заммлер всегда мог молчаливо ответить на вопрос, прибегнув к своему фирменному слепому взгляду. Или если бы ты, Уоллес, его любил. Эти возможности так преходящи! Упускать их нельзя.
– Извините, что вам среди ночи приходится стоять тут со мной и черпать воду. Вы, наверное, устали.
– Пожалуй. Мы, сухопарые старики, выносливы, но мне на сегодня уже действительно хватило.
– Да и мне тоже. Как там внизу? Много воды?
Без комментариев.
– Вот так всегда. Это что – послание миру от моего подсознания?
– Даже если так, зачем такие послания отправлять? Цензурируй их. Посади свое бессознательное за решетку на хлеб и воду.
– Нет, я всего лишь живой человек и не могу подавлять собственное естество. Оно должно себя проявлять, хоть я его и ненавижу.
Худощавый мистер Заммлер осторожно подставил легкое ведро под трубу, из которой лилась вода.
– Я знаю, что папа приводил сюда парней, которые устанавливали фальшивые соединения.
– В таком случае труба, в которой спрятано много денег, должна бы быть толстой.
– Нет, это слишком очевидно. Вы не знаете, как серьезно и по-научному отец подходит к таким вещам. Эта труба вполне могла оказаться той самой. Купюры поместились бы сюда, если бы отец скатал их в плотные трубочки. Он же хирург. Ему не занимать ни ловкости, ни терпения.
Внезапно вода перестала течь.
– Глядите-ка, – сказал Уоллес, – ее перекрыли! Теперь она только капает. Ура!
– Это доктор Лал нашел вентиль.
– Какое облегчение! А кто он вообще?
– Профессор Говинда Лал.
– Профессор чего?
– Насколько я знаю, биофизики.
– Да, голова у него работает неплохо. А я никогда и не задумывался над тем, откуда течет наша вода. Оказывается, у нас есть колодец! Представляете? А ведь мы здесь живем с восьмого июня сорок девятого. Мне тогда исполнилось десять. По знаку зодиака я Близнецы. Мой цветок – ландыш. Вы знали, что ландыш очень ядовитый? Мы переехали сюда как раз в день моего рождения. Праздника не было. Грузовик с нашими вещами застрял в воротах… Значит, вода не муниципальная – ну надо же! – Со свойственной ему легкостью Уоллес перешел к общим рассуждениям: – Наверное, я типичный человек эпохи массового потребления, который не видит разницы между природой и цивилизацией. Для него дешевые удобства: вода, электричество, метро, хот-доги – они как воздух, солнечный свет и листья на деревьях.
– Настолько просто?
– Так считает Ортега-и-Гассет. Что ж, пожалуй, оценю-ка я лучше масштаб бедствия и вызову уборщицу.
– Ты мог бы и сам собрать воду с пола. Незачем оставлять лужи на ночь.
– Я не умею мыть пол. Даже не знаю, как тряпку в руках держать. Но могу набросать газет. Принесу старые выпуски «Таймс» из подвала. Только еще кое-что, дядя…
– Что такое?
– Не относитесь ко мне плохо из-за этого.
– Я не отношусь к тебе плохо.
– То есть я хотел сказать… Не смотрите на меня с презрением.
– Уоллес…
– Я знаю, что вы должны меня презирать. Но я прошу вас. Мне очень нужно ваше хорошее отношение.
– Уоллес, когда происходят такие случаи, как сегодняшний, это тебя угнетает?
– Все меньше и меньше.
– По-твоему, это прогресс?
– Видите ли, если дом достанется Анджеле, у меня больше
