освещении она пересчитала получку. Ящичек с прахом Дарро так и стоял на полке в углу. Запылился за эти недели.

Ей хотелось бы радоваться успешному результату. Она справилась с тычкой – но что-то не давало покоя. Лезла мысль о Дарро. Какой подход предпринял бы брат, чтобы выведать про хозяйского сына? Неизвестно, что придумал бы он, но беременным всяко не притворялся б. Алис была довольна, что справилась с поручением Андомаки, но выполнила его не так, как бы выполнил Дарро, и это ее цепляло.

Она уставилась на коробку. Из темноты проступал посмертный знак. Несколько черточек – прямых и изогнутых, что в полумраке казались немигающим оком, изучавшим ее. Она подошла, стерла пыль рукавом, очистила деревянную крышку. И поставила Дарро обратно.

– Прости, – сказала она. – Я так больше не буду. Это было… не знаю. Прости.

Дарро, само собой, не ответил. Она скромно поужинала – хлебом с горчицей и сыром; чтоб не мерзнуть, закуталась в одеяло и задула свечу. Сквозь стенку слышалось, как ведут серьезную беседу мужчина и женщина, только нельзя было понять слов. Когда Алис начала растворяться во сне, соседские голоса превратились в ее и Дарро. Паря между явью и сновидением, она внимала себе и брату – и их разговор становился отчетливым и все менее связанным с живыми голосами в ушах.

Во сне они прогуливались вместе по коридору, также бывшему улицей. Она хвасталась перед Дарро, излагая, как у нее все здорово схвачено, как умело проводятся тычки и продвигаются его дела. Она старалась втемяшить брату, как прекрасно справляется с работой, лишь бы он подтвердил, что так и есть, и тогда бы она уверилась в этом сама. Но вместо одобрения, которого она чаяла, сновидческий брат отвечал снисходительно и насмешливо. Лишь накапливая в ней досаду.

Во сне не произносилось конкретных слов, но ощущение разговора было непосредственным и очень острым. В одну минуту она, как оказалось, начала кричать, а следом осознала, что этот ревящий шум разносится сверху, что прогулка завела их под реку. Великий сумрачный поток Кахона проплывал над головой, и ей никак не удавалось быть услышанной. Она обязана была убедить Дарро, что дела налаживаются, что с ней у них все выйдет как надо. Резало чувство, будто ей перечат нарочно, и она уже взбеленилась на брата, раз он так легкомысленно отнесся к ее поступкам.

Когда заговорил Дарро, его речь прозвучала кристально чисто и ясно, будто раздавалась прямо над ухом: «Почему ты не глядишь мне в лицо?»

Алис разбудил собственный вопль. Сердце бешено колотилось. Ее прошиб пот, несмотря на продирающий холод. Она сидела во тьме, поплотней натянув одеяло, и ждала, когда же отпустит этот совершенно необъяснимый ужас.

26

Карантинную часть Камнерядья, поблизости от западных ворот, отгородили треугольником. У основания он был в три улицы шириной, далее удлинялся почти вдвое и сходился в мощеную площадку проходного двора, едва побольше простого расширения дороги. Треугольник был обнесен канатом с желтыми тряпками через каждые несколько футов. У обходивших периметр стражей на поясах качались служебные жетоны, мечи и свистки. Плащи на них были не синими – красными. Эти улицы перекрыл сам князь, и его запрещение проводили в жизнь силы дворцовой охраны. Принятые меры показывали, насколько опасна была зараза, хотя Сэммиш пока так и не получила четкого разъяснения, что именно возбудило тревогу.

Самые надежные сведения – то есть те, которые Сэммиш слыхала более чем от одного человека, – повествовали о лихорадке, осложнявшейся уплотнением и омертвением кожи. Еще говорили про кашель, так тяжело сотрясавший больных, что те не могли спать и без остановки истекали кровью изо рта и зада. Вне зависимости от подробностей, здесь был очаг страха и паники, и население Камнерядья держалось от зачумленных кварталов подальше, даже если жило прямо через дорогу.

Сэммиш обошла вдоль всего каната, мимоходом осматривая запретные улицы. Далеко не на одной валялись бездыханные собаки и кошки, дворцовые стражники скидывали падаль прямо на мостовую. Среди них обретался труп старика. Сэммиш не могла понять, болезнь ли его доконала или красный плащ, очевидно только, что несчастный лежал мертвым посреди дороги и никто его не унес. Бытовало предание об алчной, ненасытной воде, о том, что попивший из реки рисковал утопить в ней свою душу. Может, оно и верно, только голод существовал в Китамаре во множестве разновидностей, и камни на Камнерядье были алчны по-своему и будут источать смерть, пока дворец не провозгласит об обратном. Тут и там на глаза попадались людские фигуры, ковылявшие в отдалении внутри карантинной ограды. Сэммиш не окликала их, и сами они не стремились приблизиться.

Закинутый на плечо тряпичный мешок увесисто постукивал по спине. В нем была пища, и свежая вода, и купленный в больнице фимиам. Все, что требовалось далее, – поднырнуть под веревку. Должно быть несложно.

– Эй! – донесся мужской голос. – Ты чего тут делаешь?

– Бабушку жду, – сказала она; ложь сама соскочила с губ. Повернувшись, она увидала троих красных плащей на обходе. Здоровые мужики, все трое ханчи, и один держал наголо меч. Она постаралась не смотреть им в глаза.

– Бабушку? – переспросил мужчина с обнаженным мечом. Это он ее окликал. – Если бабушка внутри, то внутри и останется.

– Я только принесла передачу. Собрала ей в помощь. Бабуля должна была встречать меня здесь, но пока не пришла.

Красный плащ подошел к ней вплотную. У него были сбиты костяшки, а участливый голос только нагонял страху:

– Может статься, она уже никому ничего не должна. А ты послушай, пожалуйста. Бросай туда свой узелок и иди домой. Если нарушишь запретку и пойдешь искать свою старенькую бабулю, мы тебя не задержим, но обратно ты не вернешься. Никак – до тех пор, пока не поступит приказ о снятии мер.

– Но ей надо есть, – сказала Сэммиш.

– Надеюсь, надо. Но может, и нет. Не ходи туда. – Сэммиш кивнула, уставившись на сапоги солдата.

Красный плащ вздохнул.

– А коли пойдешь, лекарства припрячь в рукаве или в обуви. Там у них полная безнадега. Тебя в два счета убьют и высосут кровь, если возомнят, что это поможет им выздороветь.

– Понимаю.

Красный плащ вздохнул вновь.

– Берегись. И не пытайся выбраться обратно. Не хотелось бы, чтоб мне выпало тебя убивать.

– Спасибо, – сказала Сэммиш и поднырнула под веревку.

– Ты гляди! Знать, у кого-то выпали молочные зубы, – сказал тогда Горо. – Ну, хорошо. Давай поболтаем.

Тогда, на Ильнике, Сэммиш отправилась за ним с замиранием сердца. Холод так глубоко въелся в