Он сел на кровать и взглянул на письма. Одно было надписано рукой как будто знакомой, другое — незнакомой. Сначала он открыл первое. Оно оказалось от Катона, и вот что он писал:

Дорогой Генри, я думая о тебе и очень надеюсь, что мы вскоре вновь увидимся. Я ждал, что ты заглянешь в Миссию. Мне многое хочется рассказать тебе, в письме я могу этого лишь слегка коснуться. Первое, и, думаю, самое важное, — это то, что я определенно решил оставить священство и церковь. Официальное «обмирщание» займет какое-то время, но это уже пустая формальность. Все это было, как можешь себе вообразить, мучительно и унизительно. Я горько сожалею, что вынужден идти на подобный шаг, и вместе с тем чувствую, что поступаю правильно. Мне кажется, что я обладал чем-то драгоценным и прекрасным и утратил его по собственной вине; и все же сама истина принуждает меня к этому разрыву. Я не могу окончательно считать, что все было «сплошной иллюзией», хотя знаю теперь: это не для меня. Скажем так: Бога нет, все это вымысел. Но вымысел, полный духовной силы для тех, кто думает, что может с чистым сердцем использовать его. Я чувствую себя очень несчастным и потерянным. Быть священником — единственное, что я умею, и теперь вижу, что совершенно не готов ни к чему иному. Орден был мне семьей и домом. Жить без Христа — когда-то я был уверен, что это невозможно, что в таком случае умру.

Не собирался изливать тебе все это, предполагая обратиться по сугубо практическому делу! Ладно, это первое. А второе, вот что: ты помнишь того парня, Джо Беккета? (Который разглядел в тебе джентльмена!) Я нежно люблю его и решил уехать с ним из Лондона куда-нибудь, где мы могли бы работать вместе. Мои слова звучат так, будто за ними скрывается что-то еще, но ничего такого за ними нет. Я даже не знаю, гомосексуалист ли я (полагаю, должно быть, есть немножко, многие священники грешат этим) или он и что будет с нами со временем. Одно лишь ясно: сейчас я обязан вырвать его из мира преступности, который здесь засасывает его. Это единственное достойное и важное дело, на которое я способен в настоящий момент! В его жизни только я олицетворяю собой что-то положительное, и хотя сам я не обладаю никакими достоинствами, я могу (это моя последняя задача как священника) сыграть знаменательную роль в его жизни, повлиять на него, чего никому другому не удается. Так что мы уезжаем. Он только что каким-то чудесным образом согласился. А я (опять-таки чудесным образом), надеюсь, получил временную работу на летний триместр: преподавать историю в Политехническом в Лидсе. Я позвонил старине Фицуильяму, ты, конечно, его помнишь, нашего школьного преподавателя истории, и он свел меня с человеком, который и обещал взять меня, по крайней мере в телефонном разговоре. Письменного предложения я еще не получил. Но даже если это место ускользнет, теперь я более уверен, что смогу где-то устроиться. Так что буду в состоянии поддерживать Джо. И вот (почему, наконец, я обращаюсь к тебе) я хочу, чтобы мальчик обучился какой-то профессии, и он выразил желание стать электриком. Не согласился бы ты оказать ему финансовую помощь? Его не оставляет уверенность, что ты мог бы дать нам какую-то часть денег, от которых ты так стремишься избавиться, — он считает тебя большим романтиком! — и я поддержал его в этой уверенности, хотя знаю, в этом есть элемент подкупа! Мне не хочется, чтобы там, на севере, Джо жил в крайней нужде — и, конечно, со временем он не будет ее знать. Я стану получать жалованье, он, надеюсь, — студенческую стипендию. Мне только на первых порах будет тяжело. И если ты выручил бы нас на это первое время, я был бы вечно тебе благодарен и искренне полагаю, что вряд ли найдется лучшее применение деньгам. Скажем, пятисот фунтов было бы достаточно. Яне решаюсь назвать это ссудой, поскольку Бог знает, когда или как ты получишь их обратно, но надеюсь, что начну понемногу выплачивать их тебе в течение года, смотря по тому, как сложатся обстоятельства. Я действительно был бы очень тебе благодарен, не стану повторяться. Пожалуйста, вышли деньги заказным обратной почтой на адрес Миссии. Не знаю точно, сколько еще пробуду здесь.

Прости, что так долго занимал тебя своими проблемами. Теперь третье, относительно тебя. Не думаю, что следует продавать Холл. Я размышлял над этим и, конечно, понимаю, руководствуясь какими добрыми (так же как и недобрыми!) побуждениями ты пришел к своему решению. Я просто считаю, что это ошибка. Это жестоко по отношению к твоей матери. И по моему мнению, не стоит спешить избавляться от своих обязанностей. Переустройство некоторых земель — это другое дело. Но не следует продавать имение или раздавать все свои деньги, хотя я, конечно, рассчитываю на какую-то сумму! Спросишь, почему? У тебя ничего не получится, Генри. Ты не сможешь сделать это надлежащим образом, а сделаешь — результат будет плачевным. Сам ты, как мне кажется, этого не понимаешь. Извини, если это звучит невразумительно и не очень вежливо! Но запасись терпением. А пока заботься о матери и Люции и (странный совет от «священника») постарайся получить немного удовольствия от жизни.

Все, о чем я тут написал, требует долгого разъяснения. Пожалуйста, пусть тебя не обижает ничего из мною сказанного. Давай встретимся в ближайшее время. Я сейчас в ужасном душевном состоянии.

Au revoir[53], с любовью,

Катон

Письмо тронуло Генри, вызвало интерес и раздражение. Какой эгоизм! Неужели этому научила его религиозная жизнь? Долгая болтовня о своих планах и спокойное предположение, что Генри вручит ему деньги. Конечно, он совершенно верно это предположил, Генри отправит ему перевод, но все же нельзя ничтоже сумняшеся полагаться на его щедрость. Что же до «решил уехать» с тем чертовски смазливым, но придурочным молодым человеком, Генри (который не мог представить себе, как можно увлечься мужчиной) чувствовал, что его друг, должно быть, просто-напросто лишился разума. Нет сомнения, что это помрачение продлится не слишком долго. И уж без последнего совета Генри как-нибудь бы обошелся. Значит, Катон думает, что Генри не способен на высоконравственный поступок! Что ж, Генри ему покажет. Но главное, что расстроило его, — это что Катон больше не будет священником. Это вызвало в нем на удивление глубокое ощущение личной потери. Катон присутствовал в его планах на будущее как некий таинственный водитель или мудрец, наделенный сияющим знанием. Генри казалось, что его предали, подвели. Бороться с Катоном-мирянином, ничем не лучшим его самого, мало пользы. Однако он предвкушал встречу с ним. Как Катон посмотрит на Стефани? Да, он покажет Катону, насколько круто способен изменить свою жизнь.

Генри задумчиво отложил письмо Катона и взял другое. Вскрыл его и начал читать. До него не сразу дошло, от кого оно.

Дорогой Генри.

Ты сочтешь, что я сошла сума, но я должна написать тебе вот так, неожиданно. Это необходимо. Поскольку поняла, что если не напишу, то буду продолжать бесконечно терзаться. Я настолько уверена, и мое сердце настолько чисто и настолько полно чувством, что просто нелепо не излить его и даже не возникает вопроса о всякой там «гордости» или «скромности», которые заставляют таить все в себе. Я таить не буду!