Мне было приятно почувствовать себя дома после жизни на корабле, но я заметил перемену в девушке-квартеронке Марине, как только бросил на нее взгляд. С ее щек сошел нежный румянец, а черные глаза, которые сверкали как звезды, были мрачными и полузакрытыми под длинными ресницами. Встречая нас, она слабо улыбалась, но вскоре тупела и становилась забывчивой. Донна Амелия в долине пальм тепло приветствовала меня, а дядя оставался в хорошем расположении духа с ней, самим собой и всеми другими.

За столом у дяди мы встретили двух незнакомцев – Педро Бланко, моряка из Малаги, и Бласа Ковадо, мексиканца. Первый скопил впоследствии полтора миллиона серебряных долларов на торговле в Африке и занял положение гораздо более значительное, чем положение дяди. И это было достигнуто в то время, когда почти каждое правительство стремилось к вооруженному подавлению работорговли. Что касается Ковадо, то он угождал всем и казался малодушным человеком. Он был доверенным лицом моего дяди и, очевидно, пользовался его доверием.

Состояние Марины все более и более озадачивало меня. Я мало что мог вытянуть из старшей женщины, кроме того, что белая леди в долине пальм владела черной магией, которая заколдовала Марину. Я узнал также, что девушка проводила все время моего отсутствия в коттедже донны Амелии в качестве ее прислуги. Раньше я слышал о странном африканском расстройстве, широко известном как сонная болезнь, и внешний вид Марины в некоторой степени соответствовал некоторым ее симптомам. Но ее старая мама, знавшая об этой болезни, не верила, что она поразила ее дочь, и вскоре я убедился, что она права. Старая женщина утверждала, что Марина всегда возвращалась домой после посещения дома донны «заколдованной». Это насторожило меня, я порылся среди мелких принадлежностей туалета квартеронки и нашел доказательство того, чего опасался. Там имелся маленький пузырек, наполовину наполненный жидкостью, несколько таблеток, несколько маринованных манго. Все это было пропитано стрихнином.

Смертельное отравление девушки-рабыни, даже медленным ядом, было нередким явлением в Африке. И если бы Марина была одной из наших негритянок, подлежащих продаже, то ее потеря оценивалась бы лишь в долларах и центах. «Колдовство», в которое верила мулатка, было бы отнесено на счет какого-нибудь недоброжелательного раба, и все дело было бы забыто через день или два. Но мой интерес к квартеронке, как к бывшей любовнице дяди, вкупе с ее страстной любовью к нему и ее недавнему пребыванию в долине пальм дали мне основание делать предположения, и я решил обстоятельно расспросить Марину. На следующий день, однако, ее приступы возобновились и, несмотря на мои лекарства, усиливались. Она умерла через три дня. Мулатка обезумела от горя и пережила свою «заколдованную» дочь лишь на несколько недель. Дядя выразил изумление и явное огорчение, а донна Амелия не жалела слов сочувствия тому, что называла моей тяжелой утратой. После похорон Марины донна настояла, чтобы я жил в долине пальм. Приглашение поддержал дон Рикардо. С этого времени начались мои несчастья.

Когда я ближе познакомился с донной, то обнаружил, что она довольно образованна. У нее была отлично подобранная библиотека, она пленяла своей речью и хорошими манерами. Долина пальм вскоре стала для меня маленьким раем, несмотря на замечания Рамоса, что в ней обитал ангел и дьявол одновременно. И я убедился, что это правда, в течение недели со дня, когда стал там жить. Она могла соблазнить ангела, полагаю, и я стал глупцом и злодеем. Она клялась, что полюбила меня со дня первой встречи, но в ее глазах мелькало нечто заставлявшее меня чувствовать неловкость. Временами она казалась безыскусной, как ребенок, но затем становилась коварной без всякой меры. Несмотря на ее двадцать лет, она была опытнее меня и моего дяди. Неудивительно, что мы оба были очарованы ею и оба обмануты.

Хорошая погода способствовала усилению активности в Нью-Тире и на всем побережье. Диего Рамос сходил на каботажном судне к реке Конго, и Педро Бланко с нашим добродушным голландцем совершили вояж в Сенегал на французском невольничьем корабле. К концу года возникла необходимость послать курьера в Рио-Бассо для приглашения одного-двух кораблей с целью освободить нас от большого скопления рабов, ожидавших погрузки в загонах Гамбии. Мой дядя не желал бросать прелести долины пальм, он послал курьером мексиканца Бласа Ковадо с секретными инструкциями. Тот оставил Нью-Тир на борту маленького шлюпа и вернулся в должное время, однако вместо того, чтобы привести невольничье судно, он явился на палубе британского крейсера, который бросил якорь напротив нашей фактории, высадил сто матросов и овладел местом от имени губернатора Сьерра-Леоне.

Это было как удар грома. Дон Рикардо мог едва поверить своим глазам, когда оказался вместе со мной и тремя другими белыми людьми, вызванным к капитану военного шлюпа его британского величества «Принцесса Каролина». Дядю обвинили в содержании рабовладельческого учреждения «вопреки миролюбию и достоинству правительства его величества». Он доказывал, конечно, свою невиновность и спросил, на каком основании британцы вторглись в факторию, над которой развевался португальский флаг.

– На том основании, – ответил британский офицер, – что вы не португалец, а гнусный английский беглец и бродяга работорговец!

Дядя отпрянул, и в его глазах мелькнул недобрый огонек, который я часто наблюдал в прошлом. Однако он проявил удивительную сдержанность.

– Можно спросить, что вы собираетесь делать в моем доме и под этим флагом? – поинтересовался он, указывая на флаг в нашем флагштоке перед верандой, где мы стояли.

– Сжечь дом и спустить флаг, – грозно ответил британский капитан. – Но сначала мы отошлем вас и ваших подчиненных на борт корабля! Эй, мистер Бейли, – продолжил он, обращаясь к гардемарину, – свяжите запястья этим разбойникам и отведите их к лодкам.

Молодой офицер козырнул. В ряду морских пехотинцев и матросов, выстроившихся на траве перед большой площадкой резиденции, прошло шевеление, когда дядя внезапно сунул руки под свою расстегнутую на груди синюю рубашку и достал два пистолета.

– Капитан, – произнес он сквозь стиснутые зубы, – я требую отменить приказание. Если ваш человек попытается надеть наручники на кого-нибудь из нас, я разнесу его мозги, даже если умру после этого!

Багровое лицо англичанина на мгновение побледнело, когда он увидел, что один ствол направлен в его грудь, а другой – нацелен на подчиненного. Выругавшись, он указал на мексиканца Бласа Ковадо, который как раз появился между двумя матросами.

– Веских доказательств достаточно, чтобы вас повесить! – выпалил он. – Он вам расскажет, что от загонов вашего Рио-Бассо не осталось ни одного камня, как не останется завтра утром ни одного камня от этого места, будь я проклят. Матросы, выполняйте свой долг!

Мы сразу поняли, чем обернулось дело. И как только британский офицер отдал свой последний приказ, прогремел выстрел из пистолета дона Рикардо. Он бросился в открытую дверь резиденции с криком: «Следуй за мной, Филип!» Ситуация была отчаянной, но мы побежали, преследуемые по пятам англичанами, которые рычали и подвывали, как гончие ищейки. Наше преимущество заключалось в знании троп, и мы почти достигли долины пальм, когда увидели, как с боковой тропы всего в сорока ярдах позади нас вышел десяток солдат. Их вел изменник, мексиканец Ковадо. Однако в это время мы были вблизи нашего убежища и могли позвать своих черных часовых. Мы еще не добежали до ворот, когда раздался залп матросов. Я почувствовал, как пуля царапнула мою щеку, и бросился стремглав через открытые ворота, полагая, что дядя следует за мной. Сразу после этого наш часовой-негр издал пронзительный крик, и я услышал выстрел мушкета. Быстро обернувшись, я увидел, как пошатнулся дон Рикардо с мушкетом часового в руке. Он выхватил ружье, когда пробегал ворота, пальнул по преследователям и прострелил голову изменнику-мексиканцу. В следующий момент мы закрыли и заперли ворота, обезопасив себя настолько, насколько позволял наш частокол. Затем я увидел, что дядю ранили. Пуля пробила его грудь справа, и едва я раскрыл руки, как он упал в них как подкошенный.