В то время французские невольничьи судна оснащались большими удобствами для живого товара. Рабы снабжались в достаточном количестве хлебом, солью и душистым перцем, которые использовались в приготовлении их пищи. Каждый невольник имел оловянную миску, ложку и курительную трубку. Рабы спали в горизонтальном положении на палубах, а в хорошую погоду их заставляли делать физические упражнения. За изготовление канатов, шляп и корзин негры получали порции бренди и табака.

В августе 1814 года я находился в торговом пункте на реке Гамбии, пытаясь избавиться от скуки в гнетущий сезон дождей. Общаться приходилось только с португальцем из Бразилии и несколькими девушками племени фула, нашими экономками. Однажды пришла весть о прибытии к устью реки судна, и вскоре после этого появился мой бесценный дядя. «Фил, – неожиданно произнес он, – я влюбился». – «Влюбился!» – повторил я в большом изумлении. Когда он сообщил подробности, я обнаружил, что дон Рикардо был не просто охотником за деньгами, черствым работорговцем, но и романтиком возвышенной любви. Он попросил меня совершить в качестве компаньона короткое путешествие с целью приобретения испанской красавицы, чтобы его жизнь в Африке стала более привлекательной. Разумеется, я согласился ехать с ним. Когда я пришел на борт брига и увидел его роскошную каюту, обустроенную для возлюбленной, то стал понимать, как любовь может превратить работорговца в нежное, чувствительное существо и приспособить каюту невольничьего брига для целей, отличных от набивания негритянками межпалубного помещения.

Нашим пунктом назначения был остров Тенерифе, где мы бросили якорь в бухте Оритава. На следующий день дядя взял меня с собой в женский монастырь, где он встретился с молодой леди, великолепным образчиком испанской красоты. То, что она любила его, не вызывало у меня никаких сомнений, хотя встреча проходила в общей комнате. Дядя сообщил, что ей было завещано родителями принять постриг и она еще послушница. Не вызывало сомнений, что в ней ничего не было от монашки. Монастырь же представлял собой мрачное тюремное здание с железными решетками на окнах и воротами достаточно мощными даже для форта.

Ночью мы высадились на ялике с командой в десять матросов. Восемь из них остались на берегу, а остальные последовали вместе с нами в монастырь. Дядя влез на стену, и вскоре в здании начался пожар. Зазвенел колокол, и сразу же мы услышали женские крики. Затем появился дядя с донной Амелией на руках. Поспешив назад к лодке, мы вместе с его возлюбленной и двумя матросами для гребли отправились к бригу. Он дал мне указание вернуться с командой к монастырю и помочь людям тушить пожар. Увиденное оказалось ужасным. Монашки бегали в разных направлениях совершенно голыми, так как спали без одежды. Некоторых из них было видно через окна в верхних кельях. Они не могли убежать и носились сломя голову. Перед отбытием на корабль я узнал, что семь монашек погибли в пожаре и что предполагалось, будто пожар вызвали раскаленные угли, вывалившиеся из глиняной печки, но у меня возникли другие подозрения. В любом случае дядя вызволил из монастыря свою милашку, около семнадцати лет, которая выглядела красавицей чародейкой. На следующий день донна Амелия появилась на палубе жизнерадостной и прекрасной, как райская птичка. Вскоре все на борту узнали, что это жена капитана. Дядя выглядел самым счастливым человеком.

Когда мы прибыли в Гамбию, я узнал, что Диего Рамос готов отправиться на Кубу на борту американского корабля «Миранда». Он воспользовался сухой погодой в первую неделю, чтобы купить караван (каффле) негров, доставленный одним из местных вождей, и набил рабами свой борт в последние дни нашего отсутствия. Мы ему не объясняли целей нашей отлучки и, поскольку мне хотелось совершить поездку в Вест-Индию, договорились, что я поеду с Рамосом. Дон Рикардо пожелал воспользоваться моим холостяцким домом для проведения медового месяца со своей любимой, как он шутя выразился: «Это единственное место на побережье, которое еще не обходят работорговцы, и я хочу, чтобы Амелия привыкла к такой жизни до того, как встретится с доном Мигелем и его грубыми компаньонами». Итак, мы с Диего Рамосом заняли свои места на юте «Миранды», межпалубное помещение которой было забито живым товаром, и вскоре отбыли с ослабленными шкотами к островам выгодной торговли.

Наши черные представляли собой добродушную массу. Они прыгали на звук хлыста так проворно, что не было необходимости охаживать их обнаженные бока. На борту имелись тамбурины, в которые постоянно били более молодые негры. Каждый вечер мы с удовольствием слушали новые боевые песни африканцев и наблюдали их хороводы с носа на корму. Мы с удовлетворением отмечали, что эти приятные упражнения способствовали здоровому состоянию наших негров и, конечно, нашим видам на прибыльный рейс. Между тем после этих музыкальных вечеров, когда уставшие исполнители снова загонялись в помещение между палубами, чтобы потеть в удушливой ночи, наши надежды улетучивались. Я лег спать и заснул крепким сном, когда внезапно раздался крик: «Пожар!» Выбежав на палубу, я увидел, как матросы опрокидывают ведра с водой на решетки носового трюма, и вскоре послышались пронзительные крики и сдавленные стоны задыхавшихся черных. Несмотря на все усилия, пламя разгоралось и быстро достигло решетки у грот-мачты.

«Все кончено», – сказал мне Диего. Затем, повысив голос, крикнул: «Уносите все, парни! Найтовы и рангоут – на постройку плота, родимые!» Матросы сразу же занялись рубкой мачт и бушприта, а также начали спускать лодки. Не обращая внимания на крики и мольбы обреченных негров, он приказал бросить на решетки влажный брезент для ликвидации пожара. Матросы трудились ради спасения своих жизней, и через короткое время у нас был вполне надежный плот, на него перенесли две бочки воды и провизию. Наши более ценные вещи были погружены в две лодки. К счастью, море оставалось спокойным, и мы без труда отошли от горящего брига, убрав предварительно крышки люка и сбросив рабам внизу ключи от оков. Никогда не забуду истошный крик, который звучал в наших ушах, в то время как черные в панике карабкались на палубу и обнаружили, что мы покинули судно. Некоторые из них прыгали за борт и плыли в нашем направлении. Крики мужчин и вопли женщин усиливались в жутком диссонансе.

Плот был достаточно большим, чтобы принять почти сотню негров, после чего матросы, стоявшие по краям плота, стали отталкивать других пловцов гандшпугами. Наконец, когда наступило утро и океан покрыла серая дымка, обнаружилось, что одна бочка была заполнена водой лишь наполовину, а другая протекала. Мы опорожнили бочку с ромом и наполнили ценной пресной водой, затем перенесли ее на одну из лодок.

Через несколько часов туман рассеялся, и нас стала мучить жара. Мы не могли защититься от палящего солнца и спасались только до определенной степени тем, что оборачивали голову влажной одеждой. Перед тем как наступила ночь, каждый белый человек был измучен жарой до безумия. Негры, видимо, тоже страдали, однако меньше, но время от времени надзиратели окатывали их голые спины морской водой из ведра. Следующий день стал повторением первого. Когда занялся третий день с удручающей жарой, Рамос созвал совет своих офицеров. Не было видно не единого паруса, а наши матросы ослабели, как дети, поэтому мы приняли решение покинуть плот, который сковывал нас в океане, и, пересев в наши лодки, достичь берега. Соответственно, каждому из жаждущих черных была выдана еще одна порция в несколько капель воды и позволено сделать изрядный глоток рома для маскировки перемещения в наши лодки мешка с хлебом и нескольких галлонов воды. Затем мы тихонько отчалили, оставив плот за кормой.