Носильщик сердито оборвал его:

– Хватит тебе ныть. В гробу носят только мертвых.

Услышав их разговор, подошел бородач и спросил Хаймека:

– В чем дело, малыш?

– Я больше не могу идти.

– А что с тобой случилось?

– Я… я устал..

Еврей рассердился так, что капли с его густой черной бороды еще одним дождем оросили лицо мальчика.

– Устал? Ты говоришь – устал? Чтоб я этого больше не слышал от тебя, Хаим. Ты хорошо меня понял?

Схватив мальчика за кисть, он с силой потащил его за собой.

И тут процессия остановилась. Перед ними и далеко вокруг было всхолмленное пространство. Холмики были разбросаны в странном беспорядке. То здесь, то там видны были одинокие кресты напоминавшие ворон в полете. Было пустынно и тихо. Внезапно небеса сжалились над живыми и мертвыми, дождь кончился, а ветер стих. Ни одной живой души не видно было ни вблизи, ни вдали. Эту, пропитанную ненастьем, тишину нарушили удары железа о размокшую глину. Носильщики отнесли гроб в сторону и теперь вонзали – каждый со своей стороны, стальные лопаты.

Могила росла на глазах.

Хаймек подошел к гробу и долго не отрываясь глядел на мамино неподвижное лицо. Он заметил, что лицо изменилось за то время, что прошло, пока из глиняной хижины ее несли на плечах. Мальчику показалось даже, что мама тоже устала, как если бы она проделала с Хаймеком весь путь, вытаскивая ноги из раскисшей и вязкой земли. Ее белый покров тоже оказался заляпанным грязью, смуглое лицо потемнело еще больше, цветом напоминая сейчас доски ящика, в котором она лежала. Маленькая стриженная голова и открытые глаза, упрямо смотревшие на черную тучу, повисшую над землей, заставили сердце Хаймека сжаться в комок, который поднимался из груди мальчика к самому горлу. Так же, только неведомо откуда, к глазам мальчика поднимались слезы…

Он все глядел и глядел. Пока вдруг не понял, что чего-то не хватает.. А потом понял – чего. Во рту у мамы, искривленному так, словно она собиралась заплакать, не было больше золотого зуба.

Не помня себя, Хаймек бросился к бородачу.

– Мама! – закричал он в непролазно дремучую бороду огромного еврея. – У мамы забрали ее зуб… блестящий…

Подняв глаза к мрачным и продолжающим темнеть небесам, еврей ответил:

– Этим зубом будут оплачены похороны твоей мамы.

И опять сердце мальчика сжалось. Как же так? Вот теперь мама явится на небеса мало того, что вся мокрая, в платье, перепачканном грязью, так еще и без своего, всегда так весело сверкавшего под солнечными лучами зуба.

Ему вдруг захотелось, чтобы его пожалели. Хоть кто-то. Кому он мог бы признаться, как ему плохо без мамы, и как он устал. Но глаза еврея были все так же обращены к небесам.

Так и стояли они, два человека на одиноком убежище ушедших душ, глядя один – в небеса, другой – в землю, пока к действительности их не вернули слова:

– Мы закончили.

И глухой удар заступа о влажную землю, прозвучавший после этих слов, мог быть принят за прощальный вздох.

Мальчик бросился к могиле и остановился на самом ее краю. Но все, что он увидел, это жалкий мамин затылок. Он уже собрался спуститься в могилу и перевернуть маму лицом вверх, но один из могильщиков – тот, у которого были зеленые глаза, не дал ему этого сделать.

– Стой смирно, – сказал он.

Хаймек снова бросился – теперь уже к бородачу.

– Они… делают маме больно, – пожаловался он на могильщиков. – Пожалуйста… скажи им… так нельзя.

Еврей спустился с небес на землю, повел плечами и подошел к могиле.

– Ну, что вы, хевре[10], – сказал он укоризненно. – Разве ведут себя так с мертвым… у которого во рту золотой зуб…

Один из могильщиков хмыкнул:

– Во рту? Вот он где теперь.

И он похлопал себя по карману.

Согнувшись и подцепив ком земли, он уже примерился столкнуть его вниз, но бородач перехватил его руку. Затем он сел на землю, спустил ноги в яму и соскользнул вниз. Стоя на дне могилы, он перевернул маму лицом вверх, вытащил из кармана пальто мешочек с землей и подложил в изголовье.

Мальчик вспомнил, что мама любила спать на большой подушке. «Я должен сказать об этом», – подумал он, но бородач уже отряхнул от земли ладони, поднял руки и с помощью могильщиков выбрался наверх. Вниз посыпались комья земли. Каждый их них мальчик провожал взглядом.

Некоторые комья падали у самого маминого лица. «Только бы они не повредили его», – подумал Хаймек.

А земля продолжала падать – безостановочно, беззвучно. И без протеста, покорно принимало ее закутанное в белое тело. Не произнося ни слова, мальчик обратился к могильщикам: «Только пощадите мамино лицо. Дяденьки, пожалуйста… итак у нее все болит из-за зуба, который ей вырвали, чтобы оплатить похороны…»

В это мгновение большой ком земли упал у самой маминой щеки и стриженная голова ее дернулась. В следующую секунду мальчик был уже внизу, рядом со своей мамой, подставляя под комья земли протянутые руки. Так и стоял он, согнувшись, защищая мамино лицо.

Могильщики выдернули его наверх и отвесили оглушительную затрещину.

– Смотри у нас, – сказал один и замахнулся было вторично, но тут за Хаймека заступился бородач.

– Оставьте ребенка, – сказал он, и никто не осмелился с ним спорить. Они оставили его и с еще большей яростью налегли на свои лопаты и кирки. И так продолжалось до тех пор, пока они не сравняли края могилы с землей.

И мама исчезла.

Тут появились старухи. Костлявыми и жилистыми своими руками они стали насыпать над могилой холмик, пришлепывая рыхлую землю ладонями. Присев рядом, Хаймек начал делать то же самое. В какой-то момент он снова вернулся в далекое детство, в летний детский садик, куда мама отвела его перед самой войной. Точно, как сейчас, он засыпал, бывало, песком какого-нибудь жучка. Засыпал, но знал при этом, что это всего лишь такая игра, и через какое-то время жучок невредимым выберется из-под песчаного холмика: сначала покажутся его передние лапки, судорожно ища, за что бы им зацепиться, потом на помощь лапкам выглянет голова… и так будет продолжаться довольно долго – до тех пор, пока упорство не возьмет верх и насекомое, все целиком, не выберется на свет божий. Выберется, отряхнется и медленно не зашагает, оставляя за собой дорожку из черных точек.

Хаймек сидел у могильного холмика и терпеливо ждал.

Кто-то окликнул его по имени.

Не оборачиваясь, он приложил палец к губам и сказал:

– Ш-ш-ш… Она скоро выйдет.

Руки бородача приподняли его и поставили на ноги.

– Прочитай по своей матери каддиш[11], сынок…