Музыка оркестра звучала до небес, и слава Чхандэ ярко блистала на весь мир. Как только он вернулся к себе домой, у ворот скопились повозки высокопоставленных сановников, а гостиная была полна посетителей, прибывших с поздравлениями. Без конца множилось число людей, певших песни, и девушек, исполнявших танцы. Слева и справа рядами в изобилии были выставлены изысканные угощения, радостное настроение дополнялось исполнением духовой и струнной музыки, клоун с гордостью демонстрировал свои таланты, во дворе и перед воротами выстроилась длинная очередь зрителей.

Незаметно стемнело, важные гости по большей части ушли. И хотя Чхандэ не забыл своего твердого обещания, которое устно дал накануне, он не сумел обдумать все как следует, посчитав случившееся незначительным «делом молодого человека». Он не осмелился поведать своему отцу обстоятельства произошедшего.

К тому же, поскольку все были заняты, а он прислуживал старшим, у него не было возможности что-либо предпринять. Он лишь, не переставая, колебался да глубоко вдыхал. Как раз в это время из-за ворот донесся вопль громких рыданий. Какой-то человек стучал себя в грудь, заливался слезами, надрывая голос, и хотел прорваться через главные ворота, а слуги выталкивали его наружу. Тогда, громко плача, он закричал:

– В душе моей боль, доходящая до самого Неба! Я хочу сообщить о ней молодому господину, тому, который сдал экзамен!

И продолжал препираться, говоря, что проникнет внутрь даже ценой собственной жизни.

Отцу, Чхве Чжонсыну, услышанное показалось довольно странным, и он, успокоив того человека, подозвал его поближе и спросил:

– Что у тебя за такое тяжелое горе, что обязательно нужно было явиться в этот радостный день и закатить подобный скандал?

Человек вытер слезы, отвесил глубокий поклон и, всхлипывая, произнес:

– Я, недостойный, – торговец бумагой и зовут меня так-то. Затем он подробно изложил все обстоятельства дела, то как его дочь увидела во сне сон с драконом, и что Чхве Чхандэ дал устное обещание. Затем он продолжил:

– В тот день, когда проводился экзамен на должность, моя, недостойного, дочь с раннего утра ничего не ела, только ждала, когда вывесят список выдержавших испытание, и все время спрашивала, сдал молодой господин или нет. Поэтому я постоянно выспрашивал всех проходивших мимо и так узнал, что молодой господин точно стал первым на экзаменах. Я передал дочери счастливую новость, и она с огромной радостью, словно переполнившей Землю и Небо, до боли в глазах только и ждала известия о том, что за ней прислали паланкин, чтобы забрать. Но уже стемнело, а новостей не было. Она не могла найти себе места, казалось, потеряла голову и сошла с ума. Не говоря ни слова, только глубоко вздыхала. Я был не в состоянии смотреть на это и испробовал все, чтобы она пришла в себя. Пытался убедить ее, говоря: «Это же нормально, что в день оглашения списка сдавших экзамен все очень заняты и много суеты. Толпятся гости, пришедшие с поздравлениями, и сам по себе их прием уже отвлекает внимание. Разве тут вспомнишь о законченных делах? Нет ничего удивительного, что тот молодой господин на короткое время немножко подзабыл.

Или не забыл, но по своей занятости, в суете не нашел возможности все устроить. Разве это не обычное дело?

Я пойду к нему в дом, передам поздравления, посмотрю на его поведение и вернусь. Ведь еще не поздно».

Но дочь возразила: «Если обещание, данное человеком, запечатлено глубоко в его сердце, как бы он ни был занят, разве можно о нем забыть? И еще, если действительно любишь, пусть даже очень занят, всего-то нужно – послать паланкин. Для этого достаточно один раз дать указание слугам. И что, нет времени даже на это?

Меня уже нет в сердце этого молодого господина, поэтому до сих пор от него нет вестей. Он меня забыл, и у него нет намерения взять меня к себе. Если мы первые обратимся к нему с расспросами, в этом поступке не будет ничего постыдного. И если из-за наших расспросов он с неохотой все же заберет меня к себе, какой от этого интерес в жизни? Если супруги доживают вместе сто лет до старости, такое возможно лишь потому, что у них есть доверие и любовь. Уж если его душа так изменилась еще «до того, как успела растаять благая клятва», чего ожидать от последующих дней?

Я уже приняла для себя решение, больше не о чем говорить». Сказав так, она ушла к себе в комнату и, наложив на себя руки, погибла. Безмерная грусть переполняет мою грудь и горькое чувство обиды – до самого Неба! Поэтому я осмелился бесцеремонно прийти сюда и обратиться с речью.

Чхве Чжонсын, услышав это, удивился и испытал чувство глубокого сострадания. Он долго молчал, не говоря ни слова, а потом позвал своего сына и стал его строго бранить:

– Это ведь серьезное дело. Ты дал устную клятву тому человеку, и теперь предал его. Разве хоть где-то есть подобный тебе мужчина, у которого нет ни приличий, ни представления о долге? Бесчувственности твоей нет предела, а нанесенные тобой обиды перешли все границы! У меня всегда с тобой было связано столько больших ожиданий, а вот смотрю я на произошедшее, и уже нечего ждать. Каким делом ты сможешь нормально заниматься? Каким чиновником ты в состоянии стать?

И, сказав так, прищелкнул языком от досады. Затем добавил:

– Немедленно подготовь все необходимое для пышной церемонии погребения, лично составь и напиши траурный поминальный текст и глубоко покайся в проступке. В знак позднего раскаяния отправляйся к телу покойной и соверши оплакиванье, и ко всему прочему лично сделай все, что полагается по этикету траура: бдение у гроба покойного, обмывание и облачение тела, так чтобы не осталось ни малейшего сожаления о том, что что-то упустил. Будет справедливым, если ты попробуешь хоть как-то отмыть свое преступление, состоящее в нарушении обещания, а также утешить несправедливо обиженную душу человека, который не может закрыть своих глаз, чтобы спокойно отойти в мир иной.

После этого, как положено, приготовили гроб, саван и иные погребальные принадлежности, чтобы можно было совершить торжественные похороны.

Позже Чхве Чхандэ дослужился до высокого чина в государевой палате ученых, но вскоре покинул этот мир.

Сост. Сон Сунги[185]

Дочь идет на войну вместо отца

Госпожа Пу была женщиной из местечка Часон, что в северной провинции Пхёнан.

Ее предками были потомки древнекорейского рода Пуё. В конце правления китайской династии Мин[186] они уехали из Цзяньчжоу, что в Южной