как он наметил: в огромный глаз твари! Та завизжала, вскинув передние лапки к морде, и засучила, затопала в ярости по плитам пола четырьмя ножками!

Но уж Конан не стал ждать, пока тварь опомнится: в два гигантских шага он преодолел разделяющее их расстояние, и перерубил тонкую сяжку, соединяющую брюшко с головогрудью!

Половинка с руками-серпами отвалилась, грохнувшись на пол прямо перед ним. Но киммериец не стал сразу добивать монстра, а быстро отступил, оказавшись вне досягаемости всё ещё конвульсивно машущих передних конечностей:

— Проклятье! И живучая же гадина! Чуть не зацепила. А ты ещё раз — молодец. Уже начинаешь мыслить стратегически! Похоже, из тебя выйдет толк. Когда окажешься на месте Мохаммада шестого, главное — не забывай, откуда вышел. Не дави народ новыми налогами.

— Конан! Ты это — всерьёз?

— Конечно! Когда ж мне тебя предупреждать и наставлять, как не сейчас? А вдруг меня убьют, и тебе придётся заканчивать всё самому?

— Конан… Давай не будем о смерти! Я бы всё-таки предпочёл, чтоб ты остался жив.

— Я тоже. Однако надо быть реалистом: Ворух-то… Не дремлет. А твари — всё сильнее и изощрённее. Думаю, скоро встретимся и самим их создателем. А тогда будет не до напутствий будущему Правителю Биркента и окрестностей…

Коридор ничуть не изменился: оштукатуренные стены из саманного кирпича, мраморный пол, потолок, теряющийся во тьме. Конан уже два раза подливал масла в лампадку: ход в покои падишаха тянулся третьи сутки. Во всяком случае, они делали ночёвку уже два раза.

Садриддин уже успел рассказать, как, совсем мальчишкой, нашёл крышу соседа, с которой было неплохо видно сад прекрасной, тогда — девочки: Малики. Влюбился, конечно, с первого взгляда: «Вот не поверишь, Конан, когда она посмотрела через плечо — словно кипятком обдала! Ну, я сравниваю с тем, что пережил совсем мальчишкой, когда уронил казан шурпы на ногу…»

После этого отрок Садриддин пошёл работать водовозом, чтоб заработать на уроки игры на рубобе — песни и стихи заучивал, а затем сочинял и сам.

Принцесса, вроде, отвечала взаимностью, смотрела на него, когда он, схватившись за горло, в котором перехватывало дыхание, стоял, застыв, на крыше… И он даже один раз забрался в сад дворца, (Ну, эту историю Конан уже слышал!) и провёл с вожделенной мечтой своей юности восхитительные два часа — время до первого обхода дворца ночной Стражей. Ну а дальше…

Что было дальше, киммериец знал и так: рассказы о внезапной атаке, и позорном бегстве даже преданнейших, и всё равно казнённых потом за трусость личных телохранителей, давно превратились в легенды и сказания.

В свою очередь и Конан поведал юноше кое о каких своих приключениях. Садриддину оказалось особенно интересно слушать о тех, что происходили с Конаном в бытность корсаром. Оно и понятно: море в окрестностях Биркента существовало только как бесконечное пространство, до горизонта занесённое песком. Ну, варвар и рассказывал… Однако то, что они всё ещё спали по очереди, не позволяло слишком уж углубляться в дебри воспоминаний.

Зрение юноши привыкло к полумраку за эти дни настолько, что видел он теперь почти так же хорошо, как варвар. Слух тоже обострился: в коридоре нависала оглушительная, нереально густая и глубокая, тишина, в которой даже падение на пол волоска было отчётливо слышно.

Но почему-то после богомола маг не насылал на них никого — словно хотел, чтоб их бдительность притупилась! Только однажды под ногами вдруг снова открылся предательский люк — опять с кольями-гарпунами на дне. На некоторых виднелись чьи-то останки… Кровь давно застыла, и отвратительные отблёскивающие в свете лампадки струпья шелушились на дне ямы — словно корки на солончаках или такырах.

Но поскольку лиц несчастных не было видно, Конан не смог бы поручиться, видел ли этих людей в числе претендентов, или соседей по ужину в караван-сарае.

Яму они просто перепрыгнули.

Очередной перекус проводили, сидя как всегда — лицом друг к другу. Конан поглядывал вперёд, Садриддин — назад.

— Конан. — теперь, когда напряжённые моменты у входа осталось позади, и они, собственно, ничем больше, кроме вглядывания и вслушивания не были заняты, Садриддин старался во время движения спрашивать только «по делу», не беспокоя варвара «ненужными и отвлекающими» разговорами. А накопившиеся вопросы — приберегая до момента еды или сна, — А почему ты ввязался в эту авантюру на самом деле?

— Хм… Из-за мешка золота.

— Нет, не верю. В такую причину поверили бы те, богатые и знатные претенденты… Такой умный и расчётливый воин как ты, не может не знать, что он может заработать и куда больше. И — куда спокойней. А не так как сейчас: буквально сунув голову в петлю! Ну, или — в осиное гнездо. Полное неведомых опасностей и страшных тварей!

Молчание затягивалось. Конан неторопливо ел, всё так же запивая скупыми глоточками предпоследнюю лепёшку. Наконец, не глянув на напарника, ответил:

— А ты вовсе не так глуп и наивен, как казался с первого взгляда. Твоя правда: мне соваться сюда только из-за золота смысла не было. Да что — золото! Верно: у меня были тысячи возможностей заработать куда больше, лишь шевельнув пальцем! Ну, или согласившись быть мужем коро… — варвар дёрнул плечом. — Но — не по мне это.

Вашу местную «легенду» с чародеем-захватчиком я посчитал за… вызов.

Вызов моим профессиональным навыкам. Навыкам Воина и — глупо звучит! — в какой-то степени — борца за справедливость.

Да, я хотел попытаться спасти целый город от напасти, которая, словно бельмо на глазу, лежит на людях. На жителях. Крестьянах, ремесленниках, ткачихах, водовозах…

Ведь Мохаммад шестой, по моему твёрдому убеждению — всего-навсего — барыга.

Расчётливый торгаш, пытающийся извлечь выгоду даже из спектакля по спасению своей дочери! Да и общие налоги он поднял три года назад — якобы для того, чтобы обеспечить усиленную охрану старого дворца: чтоб тварь, стало быть, не выбралась наружу.

И сколько новых сардоров появилось в вашем выросшем войске?

То-то! А их ведь надо кормить.

Ну а если народ захочет, наконец, сбросить ярмо, что давит всё тяжелей на его шею…

Эти же сардоры с большим удовольствием потопят в крови любой бунт.

Так что обирание чужеземных претендентов меня не беспокоит. Как и их смерть. Они — сами выбирают такую судьбу. А вот бесчестное угнетение и притеснение ни в чём не повинного местного населения я считаю гнусным делом.

Но поскольку убивать падишаха и занимать его дохленький трончик я считаю ниже своего достоинства, я — здесь. В заколдованном старом дворце, а не в новом, который ваш правитель