А еще слишком открытое и сдавливающее ощущение клемм мешало спать. Он частенько просыпался с таким чувством, будто его голову, словно в давнем фильме про первого Терминатора, заложили под пресс. И бывали дни, когда он почему-то ощущал себя едва ли не голым, причем не из-за одежды, а именно из-за своих видоизмененных мозгов. Они будто бы проглядывали сквозь череп, когда он ходил или разговаривал с другими людьми. Тогда ему представлялось, что люди читают все его даже потаенные мысли, и он тоже угадывает их соображения раньше, чем они ему что-либо высказывали… Это было ужасно – думать и чувствовать чрезмерно открыто.

Но, должно быть, врачи и Мира с Ноко о чем-то доложили ламе Пачату, потому что он неожиданно прислал Ромке е-мейл, в котором нудно, подробно и в преувеличенно вежливых словах рассказывал, что в давние времена у некоторых школ буддистов был обычай просверливать черепные кости и заращивать их только кожей. И эти отцы их веры, со сверлеными черепами, обретали необычные и разнообразные способности. В конце своего послания лама Пачат опять же объяснял, что делать такую штуку можно только духовно зрелым людям, иначе в этих сверленых может поселиться демон.

В общем, обнадеживающим это письмо для Ромки не стало, но он и сам научился как-то справляться, стал отвлекаться от переизбытка ощущений и мыслей. Особенно это приобрело актуальность, когда Мира решила, что он уже довольно окреп и его пора сажать на тренажеры. Начали с самого простого.

В кресле-ложементе требовалось одними кончиками пальцев исполнять основные тесты по управлению антигравом. Он сам обучал этому ребят, еще в Северо-Уральской школе, но выяснилось, что для этого нужен какой-то навык, то есть не представлять, как это раньше у него получалось, что с машиной должно происходить, когда выбираешь тот или иной маневр, а механически исполнять собственное действие и чувствовать, с какой силой нагнетаешь пси в резонаторы. Сначала это казалось трудным делом, потом – просто неудобным, но вот однажды Ромка понял, что делает все, что требовалось, едва ли не естественнее дыхания или, допустим, способности разглядывать мир. Произошло это быстро, с курсантами порой приходилось возиться дольше, как призналась Веселкина, но Романа это не слишком удивило, все-таки у него была теоретическая подготовка, он и должен был справиться с этими тестами быстрее всех прочих.

Потом его стали обучать стрельбе по разным чудищам, которых иномерники встречали в Чистилище. Это оказалось уже сложнее, он слишком много вкладывал в эти игрушки сил, растрачивался так, что от усталости опять стала словно тисками сжиматься голова. Но с этими спазмами сосудов Мира легко расправилась с помощью каких-то таблеток. Затем его стали программировать по глубинным установкам пси-реакций на другие раздражители, которые могли встретиться в иномире. Это были и стены лабиринта перед Адом, который открыл первый экипаж. И каплевидные ангелы, и даже кое-что из того, что удалось подсмотреть, когда эти самые ангелы пропускали людей за голубой горизонт. Кстати, теперь Раем эту область в стороне от Чистилища никто не величал, называли или зеркалом, или именно голубым горизонтом.

Называть ту местность квази-Землей, по негласному правилу, соблюдаемому совершенно всеми, никто не решался, считалось, что так можно будет говорить лишь после того, как проработается надежная технология походов туда, и не ранее.

А когда Роман и с этим освоился, когда записи всех иномерников во время походов, которые ему предложили просмотреть, и даже не один раз, – от видео до подробных ментограмм, – уже не вызывали у него растерянности, когда он даже стал видеть отчетливые ошибки того или иного пилота-иномерника в реакциях и действиях, когда он стал уже соображать, что сделал бы кое-что по-другому, его решили ввести в «состояние Ада», как это назвала Веселкина, которая становилась у него теперь главным инструктором.

Валентина хмуро заправила его в новый комбинезон, не сетчатый, как прежде, с антигравиторами, а полотняный, но прошитый блестящими металлическими нитями-датчиками-пси-контактами. Этой хмурости, как заметил Ромка, она обучилась у Колбри, заимствовала подобную манеру поведения, вот только непонятно было – зачем.

– Наконец-то будем ожерелье миров рассматривать, да? – спросил он.

– И не надейся, оранжевому свету тебя придется специально учить, на него почти все очень плохо реагируют. Он же изменяет пилота и порой даже убивает. Да ты и сам поймешь, когда мы дойдем до этих тестов… – Она отвернулась. – Если дойдем.

– У меня есть проблемы? Я могу с этим не справиться?

– Мы на середине пути или даже… еще раньше, Ром. Об этом и говорить рано, не то чтобы пробовать и испытывать тебя.

Ответ Веселкиной ничего толком не объяснил, но когда он стал вникать в записи, которые почти целиком состояли из пси-режимов, снятых с Гюльнары Сабировой, тогда вроде бы стал догадываться. Загвоздка была в том, что она отчетливо не воспринимала этот оранжевый свет как среду, как опасное свойство Ада. Она думала о нем, как о пространственной особенности, ну, вроде обычного освещения, и не вникала в его давление и способность менять ощущения, мысли и даже душу пилота.

На первый взгляд казалось, что именно эта особенность отношения Гюльнары к оранжевому свету и спасла ее, позволила выжить. К такому же выводу пришли и теоретики, которые подготавливали для Ромки все эти тесты по Аду. Потому-то его обучение пока и не учитывало Ад как таковой, потому-то его и гоняли по большей части именно по стороне голубого горизонта. Видимо, кто-то решил, что это позволит ему подойти к оранжевому свету более равнодушным, воспринять его обыденно и предохраниться хоть немного в отношении всего, что там происходило или могло произойти.

Да и внутренне с Адом у Ромки отношения не складывались, то есть умом-то он понимал, что именно для этой работы его и тренируют, потому-то с ним возятся и для этого готовят, но вот мыслями и чувствами ему откровенно хотелось послать весь этот Ад подальше и отправиться к голубому горизонту. Он об этом даже на тренингах думал, и это прочитали те, кто за ним следил. Не только Веселкина, но и Колбри, и Симоро Ноко-сан, и даже еще кто-то, кто не показывался Ромке на глаза, не имел с ним личностных контактов, но, как оказалось, тоже участвовал в его подготовке.

Вот тогда-то в его каюту однажды пришла Гюльнара. Она была чем-то расстроена, может быть, предстоящим разговором. И разговор не получился, вернее, вышел слишком коротким. Она заговорила, едва уселась на единственный в каюте стул у стола, а Ромка решил устроить чаепитие и возился с кипятильником.

– Роман, я тут, понимаешь, официально. – Она потерла лоб, поправила прядку волос на затылке. – В общем, так, твои тренировки забуксовали, ты не прибавляешь в пси, поэтому решили… – Она поправила комбинезон на коленях, выдавая смущение. – Дело висит на волоске. Если ты не сумеешь развиваться, в поход нас не пустят.

– Нас – это значит тебя и меня?

– Меня, конечно. Я ведь могу пережить оранжевый свет. По крайней мере, однажды с ним справилась.

– А вот интересно, я смогу?

– Заранее этого никто не знает. Это из области экспериментальных проверок.