Они посидели молча. Ромка стал разглядывать искусственный садик по ту сторону окна. Ох, и захотелось же ему сейчас, чтобы не эти дурацкие пальмы за окном стояли, а прежние североуральские сосенки и елочки.

– Это какое-то высокотехнологичное самоубийство получается, – промямлила наконец Веселкина.

– Не стоит так-то… Расчеты не завершены, может, что-нибудь и выйдет более надежное, чем сейчас, – жестковато надавила на нее Колбри. – К тому же, если он боится, – она кивнула на Ромку, – мы с тобой это первыми увидим по психограммам во время тренировок. И тогда от похода придется его отстранить.

– Придется отстранить, если он не будет… – начала было Валентина, но на этот раз ее прервал Ромка.

– Тест на разумность, говорите? – он помолчал. – Опасная штука – разумность, оказывается. Действительно, смахивает на самоубийство, – он снова помолчал. – Опять же, как всегда, как было у всяких Кюри-Курчатовых физиков, которые критическую массу урана вычисляли, вручную эти стержни сдвигая… М-да, как ни крути, а хреновато получается. Нужно было в биологи идти, у них не так опасно.

– А прививку оспы ты на себе стал бы испытывать? – без улыбки заметила Веселкина, которая поняла его лучше, чем Колбри. – Или переливание крови устраивать, не имея даже тени теории совместимости по группам?

– Тоже верно, – Ромка отодвинул недоеденный салат. – Если даже в биологии нет спокойной жизни, пойду-ка я в кадры, юридическое согласие подписывать. А о трудностях потом подумаю. Вдруг все не так безнадежно сложится, как вы тут мне расписали.

– Скорее всего, дело обернется еще худшей бякой, – бросила ему в спину беспощадная Колбри.

Ромка приоткрыл глаза. Голова болела ужасно, он даже не знал, что так бывает. Вернее, он помнил что-то подобное после первого вживления клемм, тренинговых, височных. Тогда у него тоже голова раскалывалась, но не так же! У него слезы выступили на глазах, когда он попробовал проморгаться. В глазах скрипели не одна-две песчинки, а барханы, пустыни песка…

Над ним склонились три лица, два он узнал… Одно принадлежало врачу, который его опекал, второй оказалась Мира Колбри, его мучительница на недавних тестах, с которых его сняли, потому что ментальные обезболиватели уже не действовали, а накачивать его любой химией не полагалось, лекарства сбивали пси-настройки, которые Мире были необходимы, ради которых она, собственно, и проводила испытания. А вот третье лицо он не мог вспомнить… Лишь спустя минуту он с облегчением подумал, что мог и не знать этого человека никогда, да и странненький он был какой-то.

– Парень в сознании, – сказал доктор. – Но боли, судя по мониторам, сильные. И я ничего не могу поделать.

– Сколько пальцев? – спросила Колбри, выдвинув вперед руку с четырьмя пальцами, поджимая большой.

– Звери, садисты, пытатели, палачи рода человеческого, – прошептал Ромка. Как выяснилось, в горле тоже был песок, и ругаться было нелегко.

– Отлично, – восхитился врач.

Что это значило, он не пояснил, потому что незнакомец с ним сразу же согласился.

– Да, неплохо. Мы таких операций на взрослом мозге уже не делаем, перерос он возраст безопасного вживления электродов и датчиков.

– И Авдотья, и Генриетта Генриховна проходили вживления, когда им едва не сорок стукнуло.

– У женщин другая выживаемость, – высказался незнакомец в медицинской маске.

И тогда Ромка вспомнил: это же Симоро Ноко, японец с кучей дипломов и специализаций.

– Где мы? – спросил Роман.

– Ты снова в Центре, дорогуша, – отозвалась Мира. – Тебя, как драгоценную вазу, перевезли на самом мягком антиграве, какой только имеется.

«Все осталось позади, – решил Ромка, – по медицинской части, только…»

– Доктор, я забыл, как тебя зовут.

– Зови доктором, – отозвался врач. Маска сидела на нем как-то… удобнее, чем у остальных. – Меня скоро отзовут, много дел в Москве и еще кое-где. Останешься ты, друже, на попечении здешних врачевателей.

– А как же разные проверки памяти? – поинтересовался Ромка и закрыл глаза.

Почувствовал укол в руку и тут же провалился в мерзкий, медикаментозный сон, даже липкая боль больше не терзала нервы.

Когда пришел в себя в следующий раз, был уже почти нормален, песка в глазах не замечал, хотя голова болела дико и совершенно целиком, то есть не было в ней ни единой клеточки, которая бы не посылала сигналы муки, надорванности и ушибленности. Он не мог говорить, но попробовал:

– Мира, ты возилась со мной все эти… Сколько времени прошло?

– Операцию сделали месяц тому назад. Ты трудно восстанавливаешься, тебя решили подержать в коме. Мы за тебя слегка волновались, уж очень неправильно ты выздоравливаешь.

– Так что, все зря? – спросил Роман. – Не гожусь я, чтобы… продолжать работу?

– Годишься, успокойся, нужно только время. Вот поправишься, погоняем тебя на тренажерах, и станешь ты лучше прежнего. – Она чуть нахмурилась. – По крайней мере, мы рассчитываем, что лучше. А возможности твои никуда подеваться не могли, операцию сделали виртуозно, я там была и даже кое-что понимала. Врачей нам дали великолепных, лучше бы и у нас, в Штатах, не проделали то, что они с тобой устроили.

Ромка чуть заволновался.

– И что же они эдакое виртуозное устроили?

– На тренажеры сядешь, сам поймешь.

Он вдруг вспомнил о сроках.

– Ты обмолвилась, прежде чем мы полетели в Москву, что нужно успеть до Нового года. А сейчас что?

– Октябрь, – вздохнула Колбри. – Не так быстро с тобой выходит, как рассчитывали. Но ты помнишь прежние разговоры, это хорошо. Обнадеживает.

– Что я – не овощ с обмотанной бинтами черепушкой?

– Дурень, – спокойно отозвалась Мира. – Привыкай себя обслуживать, это ускорит восстановление.

Учиться пришлось не то что в сортир ходить, но и ложку ко рту подносить. Как бы Мира ни восхищалась операцией, что-то с общей моторикой у него стало неладно. Он то очень резко подносил чашку с чаем к губам, то, наоборот, настолько медленно, что сам уставал от ожиданий. Еще, как выяснилось, он в таком же рваном темпе начинал говорить – то быстро, то медленно и неумело.

Как ни удивительно, с ним стал частенько сидеть Ноко, японец этот малопонятный. Оказалось, одну из работ он написал как раз по восстановлению после вживления пси-ментальных клемм. Он терпеливо сидел у Ромкиной кровати и следил за аппаратами, которые выдавали только ему, японцу, понятные диаграммы. И еще он разговаривал. Иногда, как думал Ромка, переходил на совершенно абстрактные темы.

– У нас есть один храм, неподалеку от Фудзи, кстати, вы помните, что в Японии есть такая гора, Роман-сан? Там очень спокойно, и место благотворно влияет на тех, кто хочет восстановить нервы и выздороветь. Наши старики-пилоты любят там ловить рыбу, разговаривать, писать… Но рыбу ту кушать нельзя, она не очень чистая, потому что озеро там хоть и прекрасное, но уже с не совсем правильной водой.