Родственники ее пришли в ярость. «Гадкая девчонка, ты остригла волосы, но неужели ты думаешь, что не сделаешь то, что мы от тебя хотим? – злобно сказала ей мать. – Волосы у тебя отрастут снова, и даже если сердце твое остановится, мы заставим тебя выйти замуж»[314]. Семья лишила Екатерину тех удобств, которыми девушка пользовалась раньше. Самой большой потерей для нее стала спальня, где она могла беспрепятственно проводить долгие часы в тайных бичеваниях, ночных бдениях, пылких молитвах и размышлениях. Теперь она должна была делить спальню с братом и до того времени, пока не образумится, выполнять все тяжелые работы по дому.

Екатерина смирилась с этим спокойно и служила своей семье так, будто это был Христос, представляя себе родителей в роли Марии и Иосифа, а родственников-мужчин – святыми апостолами. Создание таких образов давало ей возможность без помех продолжать поклонение Господу. Через несколько месяцев она сделала поразительное заявление. Я никогда не выйду замуж, сказала она, и вы напрасно тратите время, чтобы заставить меня это сделать. «Нет такой силы, которая вынудила бы меня вам покориться. Я должна подчиняться Господу, а не мужчинам».

«Тебя Господь оберегает, любимая дочь моя, – в конце концов сказал ей Джакомо. – Делай что хочешь, так, как вразумит тебе Святой Дух»[315].

Лапа вернула ей ее спальню, где Екатерина стала себя мучить еще сильнее. Она бичевала себя по три раза в день, продолжая каждое бичевание по полтора часа, истязая плоть железной цепью, которую плотно обвязывала вокруг бедер. Говорила она только на исповеди, спала лишь полчаса каждую вторую ночь, да и то на коротких деревянных досках. Она перестала есть хлеб, и вскоре вес ее сократился вдвое.

«Дочь моя, ты же себя убиваешь, – причитала Лапа. Страдания из-за ухудшения состояния Екатерины сводили ее с ума. – Ты же, ничтоже сумняшеся, доведешь себя до кончины. Горе мне! Кто дочь мою у меня отнял?»[316]

Но Екатерина голодала еще несколько лет, пока не довела себя до голодной смерти, решив провести эти годы в качестве сестры третьего доминиканского ордена. Члены третьих орденов дают клятвы, напоминающие обеты полноправных монахинь, однако живут они не в монастырях и не соблюдают такой строгий режим, как сестры монастырской общины. Однако ведут они себя как члены религиозного, а не светского сообщества, и призванием своим отрекаются от любой возможности вступления в брак.

Бедная Лапа! Она отвезла Екатерину на воды в отчаянной надежде на то, что у целебного источника дочь ее излечится. Вместо этого изобретательная девушка умудрялась пробираться в запретную часть источника и там обжигала себя струями горячей сернистой термальной воды, в разведенном и охлажденном состоянии целительно действовавшей на страждущих.

По возвращении в Сиену Екатерина была сама не своя, пока, в конце концов, Лапа не согласилась отдать ее в религиозную общину. К пущей радости Лапы, Екатерине в этом было отказано – слишком молодая девственница легко могла сойти с пути добродетели, а потому ее сочли «неподходящей» послушницей, предпочитая принимать зрелых вдовушек. Екатерина впала в отчаяние. У нее резко подскочила температура, а на теле высыпали безобразные волдыри. Лапа пришла в ужас, а Екатерина, умевшая использовать ситуацию к своей выгоде, ухватилась за подвернувшуюся возможность, чтобы вновь потребовать принять ее в орден «кающихся сестер». Если же этого не случится, грозила она, Господь и святой Доминик, желавшие, чтобы она занималась своей святой работой, позаботятся о том, чтобы с ней произошло что-то страшное.

Лапа тут же отправилась в монастырь и попросила выполнить просьбу дочери, причем на этот раз вполне искренне, от всего сердца. Сестры ее выслушали, а потом предупредили: если Екатерина симпатичная, это может привести к чему-то вроде сексуального скандала, даже если в него будет вовлечен мужчина, который сам его спровоцирует. Но Екатерина вовсе не была красавицей, и теперь Лапа чувствовала себя от этого счастливой. Приходите к нам и сами на нее посмотрите, попросила она монахинь. Несколько умудренных жизнью вдовушек-монахинь пошли с отчаявшейся матерью к постели ее дочери и там решили, что внешность Екатерины была вполне заурядной, а поведение – благочестивым. Они сменили гнев на милость и приняли ее. Через несколько дней та поправилась и облачилась в черно-белые монашеские одеяния.

Скорее всего, Екатерина никогда не достигла бы высот монашеского поведения в монастыре, где в основном находились женщины, принадлежавшие к высшим слоям общества, однако ее более скромное происхождение не имело ничего общего с решением вступить в третий орден. Она не хотела жить в монастырском заточении и под неусыпным оком матери настоятельницы соблюдать суровую монастырскую дисциплину. Это объяснялось отнюдь не страхом перед строгостью жизни в монастырской общине. Наоборот, образ жизни, который она для себя уготовила, был настолько суровым, что она, наверное, считала его слишком жестоким даже для самого сурового монастыря. А вне монастырских стен она была свободна претворять в жизнь самые фанатичные стремления.

Теперь Екатерина продолжала подавлять то немногое, что осталось от ее плоти, еще покрывавшей кости. Для поддержания сил она в основном питалась Святыми Дарами, обычной пищей ее была лишь холодная вода и горькие травы, а привычная еда в ее диете была редкостью. Нормальное питание вызывало у нее тошноту, мышцы живота сводили судороги, которые вызывали такую боль, что, по словам ее исповедника, «все, что она переваривала, должно было выходить у нее оттуда же, откуда входило». Этот механизм жевания и сплевывания иногда не срабатывал, и маленький кусочек пищи – например, один боб – попадал ей в желудок. Тогда ее рвало, и все, что она съедала, выходило наружу. Но по собственному желанию она это делать не могла, а потому у нее вошло в привычку глотать по несколько стеблей укропа и других трав, чтобы вызвать спазмы желудка. (Знаменитая святая Тереза Авильская для той же цели использовала оливковую веточку.)

В наше время Екатерину положили бы в больницу и насильно накормили, хотя почти наверняка она бы все равно умерла. В XIV в. ее много критиковали, наговаривали на нее, утверждая, что она питается втайне, и осуждали как ведьму. В то же время ее исповедники и приверженцы «понимали» ее и чтили как святую женщину, повинующуюся указаниям Господа, сколь бы таинственными они ни были.

Однажды, ухаживая за мерзкой и злой женщиной, умиравшей от рака груди, Екатерина почувствовала сильнейшее отвращение, вызванное зловонием гниющей плоти. Столь велико было ее омерзение, что она столкнулась с моральной дилеммой, которую ей предстояло решить. Голод и вожделение уже давно ее не беспокоили, но как, спрашивала она себя, ей надлежит преодолеть испытываемое ею телесное ощущение? Отвечая на свой вопрос, она наполнила чашку зловонным гноем и всю ее выпила.

В ту ночь пред нею явился Христос. Когда он показал ей рану на своей груди, Екатерине очень захотелось прижаться к Его священной ране губами. Господь не допустил, чтобы для Екатерины это прошло без последствий – Его утешение и поддержка стоили ей резкой хронической боли в груди. Тем не менее с тех пор она не нуждалась более в пище, поскольку была неспособна ее переваривать.