Директриса была согласна с ним во всем, он это знал и обращался с ней как со старым другом.

– Я разделяю ваш восторг, – отвечала она с улыбкой, – и сама не хочу потерять ни минуты из этого знаменательного дня. Так как господин Масе преподает девицам не один предмет, то это будет для них праздник, и они будут вспоминать, по какому необыкновенному случаю почти не занимались сегодня.

– Ну, отлично, – сказал Жан Масе, – так уж потрудитесь им это объявить, да не забудьте, что наши милые гости на целый день с нами. Да, господин Герцен, – обратился он к Александру Ивановичу с приветливой улыбкой, – наша глубокоуважаемая директриса покажет вам пансион во всех подробностях, но с одним условием, чтобы вы были наши на целый день, до позднего вечера. Мы вас не отпустим. Согласны?

Герцен отвечал, что после такого радушного приема он не имеет ни права, ни желания отказать, и охотно остался с нами. Как быстро этот день промелькнул!..

Жан Масо – Опять в Ницце – Поездка в Голландию и Бельгию – Виктор Гюго – Возвращение в Женеву – Нечаев – Последнее свидание с Боткиным – Поспешный отъезд во Флоренцию – Возвращение в Париж

В маленькую приемную подали вкусный завтрак, за которым мы просидели с час в оживленных разговорах, потом нам предложили идти в сад. Герцен шел с Масе, а я с директрисой. Мы часто встречали группы институток, весело разгуливающих по саду и парку; при встрече с нами они почтительно приседали. Директриса предложила моей дочери идти забавляться с детьми и поручила ее проходившим мимо воспитанницам. Все девицы имели здоровые и веселые лица и поглядывали на нас с понятным любопытством, так как мы были причиной этого импровизированного праздника. Но вскоре дочь моя возвратилась, соскучившись по нам и особенно по Герцену между совершенно незнакомыми личностями.

Тогда директриса предложила мне осмотреть здание пансиона; всё было в большом порядке, всюду царила необыкновенная чистота. Дортуары были обширные, высокие и разделялись на классы; у каждого дортуара была своя уборная, довольно узкая, но длинная, с мраморным бассейном во всю длину комнаты и с множеством кранов для умыванья воспитанниц. Были и ванны, и души, но я уж не помню, где они помещались; в одной проходной комнате меня поразило множество деревянных башмаков; директриса объяснила мне, что зимой воспитанницы ходят в них по двору. В материальном и гигиеническом отношении ничего не оставалось желать, а в курс входили науки, которые прежде девицам не преподавались. На вид так мало сулящий Масе был замечательным преподавателем и педагогом, а кроме того, по словам директрисы, был очень уважаем и любим всеми воспитанницами. Герцен был поражен мнениями Масе о науке вообще, о преподавании и женском развитии.

В этом пансионе в принципе не было обыкновенной формалистики и холода, он скорей имел семейный характер. Но одно обстоятельство помешало нам воспользоваться для моей дочери этим прекрасным учреждением: не принимали ни в каком случае полупансионерок, а мы боялись сразу оторвать ее от дорогих ей людей.

Вечером, часов в восемь, мы обедали с директрисой и Масе. Последний много расспрашивал Герцена о французской эмиграции, живущей в Лондоне, но Герцен мало мог ему сообщить. Александр Иванович видал, хотя не часто, Луи Блана, который сам держался в стороне от эмигрантов. Ледрю Роллена Герцен встречал только на митингах. Александр Иванович считал его благородным, но очень недалеким человеком. Ближе всех французских эмигрантов стоял к Герцену Альфред Таландье, впоследствии депутат (левый) собрания. Герцен очень любил несчастного и даровитого Бартелеми, который до нашего приезда в Лондон так трагически погиб. В своих записках Герцен подробно рассказал о его деле. Ожидать чего-нибудь от французской эмиграции было немыслимо; она стояла много ниже итальянской, у которой имелся умный и смелый вождь – Мадзини.

Масе много говорил о современной Франции, о том, что в царствование Наполеона III все науки, не исключая и военной, пришли в упадок.

– Что будет с нами, если вспыхнет война?! – восклицал Масе.

– Но в девятнадцатом столетии войне бы не следовало быть, – возражал Герцен.

– Это правда, – говорил Масе, – а между тем чувствуется в воздухе какая-то близость катастрофы, нельзя это объяснить, но что-то есть…

– Вы правы, – сказал Герцен, – цесаризм Наполеона начинает выдыхаться, в последнее время я всё жду чего-то, а, пожалуй, умру не дождавшись.

За обедом пили за счастие и преуспеяние России, за здоровье Герцена и желали, чтобы он еще раз посетил Бебленгейм.

Говоря о России, Герцен сказал:

– Нам в России не до войны теперь, нам надо работать над внутренним своим устройством, но когда-нибудь Константинополь будет русской столицей, это очевидно для меня. Что туркам делать в Европе?

Впрочем, это была постоянная мысль Александра Ивановича, что, окрепнув, Россия прогонит в Азию турок, которые не могут не притеснять окружающие народы, и возьмет Константинополь.

Обед давно был окончен, но разговоры длились. Поздно вечером мы простились с нашими радушными амфитрионами и отправились обратно в Кольмар.

На другой день Герцен встретил в кафе или на улице одного из братьев Шофур80, с которым был уже знаком. Шофур был очень рад видеть Герцена и звал его к ним обедать в имение близ города. В этом имении они жили все вместе, то есть несколько братьев с семьями и отец их. Один из братьев был в параличе; он очень желал видеть Герцена, но не мог никуда ездить, а потому, когда брат, вернувшись из Кольмара, рассказал о встрече с Герценом, больной воскликнул с большим сожалением:

– И ты его не пригласил, и я его не увижу!

– Пригласил, и ты его увидишь завтра же, – отвечал весело другой Шофур.

На следующий день Герцен поехал в имение Шофуров. Семейство это было очень богато и очень уважаемо в Кольмаре и в окрестностях за демократический образ мыслей из поколения в поколение и за необыкновенную доброту и готовность помогать нуждающимся. Возвратившись поздно вечером в Кольмар, Герцен на другой день рассказывал, что его многое приятно поразило у Шофуров. Имение было превосходно устроено; прелестный парк простирался далеко от дома, к которому вела аллея старых тенистых деревьев; перед домом с обеих сторон – газоны и цветники, на террасах – бездна цветов в вазах. Дом был большой, просторный, светлый, в новом вкусе и со всеми возможными удобствами и комфортом.

Герцена встретил сам хозяин, Шофур. После первых приветствий, он рассказал Герцену о разговоре своих сыновей и добавил:

– Видеть вас – давнишнее желание нас всех и особенно моего больного сына. Если вы ничего не имеете против, я поведу вас прежде всего к нему в сад, он будет так рад! Бедный, его возят в кресле, он не может ходить.

Они пошли в сад, углубились в одну из аллей парка и вскоре увидали издали кресло на колесах, медленно катившееся по другой аллее. Они повернули в ту сторону и пошли навстречу больному, который казался очень рад встрече с Герценом и разговаривал с ним всю дорогу к дому. Герцен говорил, что его страдальческое и печальное лицо осветилось прекрасной улыбкой при виде того, кого он давно желал видеть. Отец Шофуров был в восторге от радости сына.