вина и соленья готовились дома как нечто само собой разумеющееся. В большинстве садов имелись пасеки. В домах зажиточных сельчан подобной пищи было в избытке, и даже бедняки ели досыта. Проблема низкооплачиваемых работников заключалась не столько в том, как обеспечить продовольствием себя и свои семьи, сколько в том, как раздобыть множество других необходимых предметов, таких как одежда, обувь, топливо, постельные принадлежности и посуда, за которые нужно было расплачиваться наличными.

Те, чей доход составлял десять–двенадцать шиллингов в неделю, часто испытывали недостаток в подобных вещах, хотя некоторые женщины проявляли поразительную хозяйственность и сметливость. Любой старый лоскут, который им удавалось сберечь или выпросить, шел на коврики для каменных полов или, разорванный на клочки, использовался для набивки подушек и одеял. Изношенные пододеяльники перелицовывали, а после того, как те опять изнашивались, снова и снова латали, так что под конец уже трудно было определить, какая его часть состоит из первоначальной ткани. «Поднять флаги!» – кричали они друг другу, развешивая утром по понедельникам на улице белье, и тот, кто умел видеть и чувствовать, усматривал за этими словами нечто большее, чем обычную шутку. Сельские женщины с честью несли свои развевающиеся флаги, но давалось им это огромной ценой.

IV

«Однопенсовые чтения»

Когда молодые или передовые обитатели Кэндлфорд-Грина жаловались в те дни на скуку деревенской жизни, более степенные возражали:

– Может, в некоторых селах и скучно, но не у нас. Здесь вечно что-нибудь да происходит!

И недовольные не могли этого отрицать, ведь хотя Кэндлфорд-Грин не располагал таким досугом, о котором они мечтали, посредственные развлечения имелись в избытке.

Не было, разумеется, ни кино, ибо прошло еще двадцать лет, прежде чем в Кэндлфорде появился свой «Хэппидром», ни танцев для обычных сельчан, не считая тех, что затевались по праздникам на лужке. Зато зимой устраивались встречи прихожан с легкими закусками и комнатными играми, а также ежемесячные «однопенсовые чтения»[33] и ежегодный концерт в школе. В промежутках между этими мероприятиями – главными общественными событиями года – члены швейного кружка по очереди организовывали у себя вечера, на которых одна из женщин читала вслух, остальные шили одежду для язычников или городской бедноты, а хозяйка мероприятия подавала чай. Участницами были дамы зажиточные. Обитательницы бедных коттеджей проводили собрания кружка матерей, очень похожие на заседания швейного кружка, за исключением того, что на них шили одежду для себя и своих семей, материалами по сниженной цене их обеспечивали комитетские дамы, и чаепитий не было.

Чтение вслух, видимо, продвигалось туго, судя по обилию пересудов на «швейных вечерах» обоих типов. Любому пикантному нюансу деревенской сплетни обычно предшествовали фразы: «Миссис Такой-то на „швейном вечере“ сообщили…» или: «Я слыхала, как на собрании кружка матерей кто-то сказал, что…» Словом, оба кружка являлись центрами распространения сплетен, но это не делало их менее приятными.

Летом устраивались «выездные экскурсии». Кружок матерей, после нескольких недель обсуждения более или менее желательных морских курортов, всегда принимал решение в пользу Лондона и зоопарка. Церковный хор еще затемно отправлялся на экскурсию в Борнмут или Уэстон-сьюпер-Мэр; а ученики школы, размахивая флагами и распевая песни, выезжали в линейке на пикник, проходивший на пасторском загоне в соседнем селе, где под деревьями устанавливали длинный стол на козлах и угощались чаем с булочками. После чая дети бегали взапуски и играли в разные игры, а по приезде домой, усталые и грязные, но все еще не угомонившиеся, обнаруживали на лужке толпу встречающих побольше той, что их провожала, которая приветствовала вернувшихся участников пикника и присоединялась к их дружному «гип-гип-ура!»

Такой вид развлечения, как «однопенсовые чтения», в большинстве мест уже вышел из моды, но в Кэндлфорд-Грине в девяностые годы по-прежнему сохранял популярность. Для него, как указывалось в рекламных листках, бесплатно, «с любезного разрешения дирекции», предоставляли школьный класс, а плата в один пенни, собиравшаяся у входа, шла на покрытие издержек на отопление и свет. Это было любимое и притом недорогое развлечение сельских жителей. На чтения являлись целыми семьями, и все соглашались с тем, что волнующий выход из дома после наступления темноты с фонарями в руках и пребывание в теплом помещении в окружении множества других людей стоит пенни, и это не считая самого́ развлекательного мероприятия.

Гвоздем программы был пожилой джентльмен из соседнего села, который в юности присутствовал на публичном выступлении Диккенса, читавшего свои произведения, и теперь стремился воспроизвести в собственном исполнении интонации и манеры мэтра.

Старый мистер Гринвуд вкладывал в чтение огромное количество нервной энергии. Черты его лица были столь же выразительны, сколь и голос, а свободная рука никогда не покоилась в праздности, и хотя при передаче речи женских персонажей его фальцет порой граничил с визгом, изображая молодого весельчака, он доходил почти до гротеска, и некоторым его слушателям становилось неловко, когда из-за глубоких, низких интонаций, которые мистер Гринвуд приберегал для патетических пассажей, его голос срывался и ему надо было делать паузу, чтобы утереть непритворные слезы, в его исполнении все же звучал подлинный пафос, который, на вкус любителей Диккенса, был, как выражались местные обитатели о других вещах, «достоин внимания».

Основная часть аудитории его не критиковала; она наслаждалась. Комические эпизоды с участием Пиквика, Дика Свивеллера или Сэйри Гэмп сопровождались взрывами смеха. Оливер Твист, просящий добавки, и смерть маленькой Нелл исторгали из женщин слезы, а из мужчин покашливания. Чтеца регулярно вызывали на бис, так что он вынужден был сократить количество номеров программы до двух; по сути же их получалось четыре. Когда он завершал чтение последнего отрывка и, прижав руку к сердцу, кланялся с подмостков, люди вздыхали и говорили друг другу:

– После такого все, что бы ни было дальше, будет скучнее!

Жители Кэндлфорд-Грина проявляли к чтениям такой интерес, что, естественно, можно было ожидать, что они будут брать книги Диккенса, в небольшом количестве имевшиеся в приходской библиотеке, чтобы почитать самим. Но, за весьма немногими исключениями, люди этого не делали, ибо, хотя им и нравилось слушать, до чтения они были не охотники. Эта публика ожидала появления радио и кино.

Еще одним чтецом, бравшимся за любимые Лорины произведения, была миссис Кокс, обитательница Дауэр-хауса в одном из соседних поместий, как утверждали, американка по происхождению. Эта немолодая уже дама одевалась в причудливые свободные, как правило, зеленые платья без воротника и носила короткие, не убранные назад седые локоны, напоминавшие современную стрижку боб. Миссис Кокс всегда читала из «Сказок дядюшки Римуса», и своей трактовкой Братца Кролика, Братца Лиса и Смоляного Чучелка, возможно, была обязана какой-нибудь старой чернокожей