нянюшке из собственного детства. Мягкая хрипотца в ее голосе, негритянский говор и ослепительная улыбка, с какой она произносила очередную убийственную шутку, были очаровательны.

Что до остальных чтений, то иногда произведения были подобраны удачно, а иногда нет. Между прозаическими отрывками попадались и стихотворения, но чтецы редко поднимались выше уровня «Эксельсиора», «Деревенского кузнеца» или «Гибели „Геспера“» Лонгфелло. Однажды Лоре выпала честь выбрать два отрывка для отца одной из ее подруг, которого пригласили выступить на чтениях и который, по его словам, под страхом смерти не смог бы придумать ничего подходящего. Девочка остановила свой выбор на сцене из «Эдинбургской темницы» Вальтера Скотта, где Джини Динс получает аудиенцию у королевы Каролины, и главе о битве при Ватерлоо из теккереевской «Ярмарки тщеславия», которая заканчивается так: «Мрак опустился на поле сражения и на город; Эмилия молилась за Джорджа, а он лежал ничком – мертвый, с простреленным сердцем»[34]. Мужчина, который читал эти отрывки, потом заявил, что они, кажется, очень понравились слушателям, но Лора особого интереса не заметила.

Считалось, что на «однопенсовые чтения» новое парадное платье надевать не обязательно, вполне достаточно старого; этот наряд, протертый влажной губкой, отглаженный и освеженный новым бантом из ленты и кружевным воротничком, мог отслужить в качестве парадной одежды еще один срок, прежде чем его переводили в разряд повседневных. А вот на ежегодном концерте публика щеголяла в лучших выходных нарядах. Юные леди, участвовавшие в программе, надевали белые или светлые платья со скромным V-образным вырезом и рукавами до локтей, а сельские девушки ступали на подмостки в платье, которое носили прошедшим летом, с цветком или бантом из яркой ленты в волосах либо в венке из плюща. На встречу прихожан девушки тоже наряжались в летние платья, в большинстве случаев прошлогодние, но в некоторых случаях – новые, сшитые для следующего лета, заправляя воротничок внутрь, чтобы придать им вечерний вид. Женщины постарше предпочитали черные шелковые платья, если таковые у них имелись; если же нет, то наряд из самой жесткой и богатой материи, какая у них была или какую они могли позволить себе приобрести для такого случая.

Мода к тому времени сделалась более простой, чем раньше. Турнюры были давно позабыты, а с ними и кринолины, шлейфы-«водопады», пышно задрапированные юбки. Им на смену пришла однотонная юбка, длинная, широкая, немного жесткая по подолу, чтобы не путалась в лодыжках, а к ней прилагалась блузка или лиф, как до сих пор называли верхнюю часть платья, с большими рукавами-фонариками и свободной передней частью, нередко контрастного цвета. Узкая талия оставалась в моде, однако стандарты миниатюрности изменились. Женщины больше не стремились к обхвату талии в восемнадцать–двадцать дюймов, довольствуясь двадцатью двумя–двадцатью четырьмя, а для этого уже не требовалось затягиваться до обморока; прежняя безжалостная шнуровка осталась в прошлом.

Что касается волос, то последним писком была «королевская» («как у принцессы Александры») челка. Для этого волосы надо лбом подстригали и завивали мелкими колечками почти до самой макушки. Учитывая, что эта прическа была введена в моду тогдашней принцессой Уэльской, чья красота, доброта и безупречный вкус были неоспоримы, странно, что многие осуждали подобный стиль, считая его «фривольным». Мужчины и немолодые женщины категорически возражали против челок, так же как впоследствии, во время прошлой войны, возражали против коротких стрижек; но им пришлось привыкать к этому, потому что эта прическа, как и боб, вошла в моду и не собиралась сдавать позиции. Кудрявые челки носили на протяжении всех девяностых.

Лора, облачаясь перед встречей прихожан в кремовое платье из шерстяной вуали, которое надевала на конфирмацию, а до нее в нем конфирмовались ее кузины Молли и Нелли, подумала: может, ей осмелиться подстричь и завить волосы на лбу? Если мисс Лэйн или ее мама заметят это и выскажут свое неодобрение, она скажет, что завила лишь несколько посекшихся прядей, чтобы прическа выглядела аккуратнее, а если не заметят, то можно будет срезать побольше и таким образом приобрести кудрявую челку в рассрочку. Щипцы для завивки ей заменил черенок новой глиняной трубки, позаимствованный из спальни Мэтью, который Лора нагревала в пламени свечи, и прежде, чем спуститься вниз, девочка надвинула шляпку на лоб. Замечаний и критики избежать не удалось. Лорин брат заявил, что она похожа на молодого призового бычка, а мама сказала:

– Тебе, конечно, идет, но ты еще слишком юна, чтобы думать о моде.

Но постепенно у Лоры все же появилась челка – а сохранение кудряшек в сырую погоду оказалось делом чрезвычайно хлопотным.

Встреча прихожан была мероприятием, предназначенным исключительно для жителей Кэндлфорд-Грина. Сюда не приходили обитатели окрестных поместий, а священник заглядывал всего один раз за вечер. Благопристойность обеспечивало присутствие викария и учительниц воскресной школы. После чаепития, когда длинные столы на козлах уносили, матери, оказав помощь в уборке со стола, рассаживались вдоль стен и наблюдали за играми. После «почтальона», «музыкальных стульев» и «мы водили хоровод» ребята вставали в большой круг, чтобы поиграть в «платочек», и тогда начиналось главное веселье.

– Я письмецо любимой написал, но по пути случайно потерял. Один из вас его поднял и к себе в карман убрал, – скандировал водящий, обходя круг играющих с носовым платком в руке; наконец он приближался со спины к тому, на кого пал его выбор, и клал платок ему или ей на плечо. За сим следовали настолько долгие догонялки с выбеганием в конце концов через одну из дверей, что в кэндлфорд-гринской версии игры был не один, а два платка, и по залу носились сразу две пары. Целоваться не полагалось, ведь мероприятие было церковное, но когда преследователь где-то за дверью ловил преследуемого замызганным полотенцем, никто не ведал, что там происходило. Возможно, юноша изображал условный поцелуй. А может, и нет.

Вечер продолжался, молодые женщины и мужчины, девушки и юноши быстрее и быстрее кружились в хороводе, раздувались похожие на колокольчики голубые, розовые и зеленые юбки, лица молодых людей становились все румянее, и наконец кто-нибудь выкрикивал:

– Пора петь «Старое доброе время»!

И тогда все, по обычаю, брались за руки, предварительно скрестив их, и пели старинную песню, после чего семьями или парами, в зависимости от возраста, расходились по домам. Вероятно, танцы были бы лучше, но и «платочек» на этом бесхитростном празднике служил почти той же самой цели.

Кое-кого из девиц постарше с подобных празднеств провожали молодые люди. Помолвленным, разумеется, сопровождение было уже обеспечено, а за честь оказать эту услугу незамужним и популярным красавицам тут ожесточенно соперничали. Совсем юные и ничем не примечательные девушки вроде Лоры вынуждены были самостоятельно искать дорогу домой в