— О нет, — сдерживая волнение, проговорил юноша. — Я благодарен вам за заботу.

Он порывисто схватил руку Матильды и, опускаясь на колено, как перед священнослужителем, припал к ней губами. Сердце колотилось, словно стремясь вырваться наружу. Анжуйцу казалось, что Матильда оскорбится, разгневанно вырвется и уйдет прочь, но теперь, когда дарованное ему Господом убежище так нелепо было открыто, медлить долее казалось невозможным. Кто знает, не поджидают ли прямо возле выхода из сада присланные де Вальмоном убийцы?

На удивление Фулька, рука королевы не двинулась под его губами. Он поцеловал ее еще раз, затем еще, почувствовал, как вторая ладонь Матильды ложится на его волосы…

— Ну что ты, встань, — прошептала взволнованная женщина, закусывая губу. — Встань, нас могут увидеть!

Ночь застала корабль в гавани. Корабельный плотник с парой свободных от вахты матросов ладил избитые вчерашним штормом борта, покачивая головой и с опаской глядя на кормовую часть, где располагался знатный рыцарь, его свита и диковинный арестант.

Совсем недавно, когда судно отчаливало от берегов Уэльса, плотник смотрел на странного мальчишку со смешанным чувством испуга и жалости — ему никак не представлялось, что щуплый парнишка способен наделать столько шума, заставить величать себя не абы как, а Сыном погибели. Так продолжалось до прошлой ночи. Море, устав смирно нести на спине большие и малые корабли, взъярилось не на шутку и начало перебрасывать их суденышко, как детвора — набитый тряпками мяч. Ни искусство капитана, ни расторопность матросов, ни даже молитва святому Николаю, казалось, были не в силах спасти терпящих бедствие из зияющей пасти морской пучины.

Но произошедшее дальше заставило позабыть страх перед бездной. В какой-то миг корабль вздрогнул, точно сел на мель. Экипаж уже приготовился распрощаться с жизнью, но не тут-то было — повинуясь неведомой силе, судно вдруг понеслось без руля и ветрил поперек волны так, будто волокла его чья-то сильная рука. Однако плотник был готов поклясться, что не рука: во вспышке молнии он ясно видел, как в развале меж волн мелькнуло нечто, до жути напоминающее огромную змеиную голову — мелькнуло и исчезло в пенных валах. Не он один заметил чудовищную длинную шею, извивающуюся в воде. Но поутру, когда шторм стих, рыцарь с алым крестом на тунике потребовал от экипажа хранить молчание, заверяя, что никакого чудовища не было, а были лишь рожденные страхом призраки.

Как бы удивился сейчас плотник, узнав, что творится в голове самого крестоносца.

— Дядюшка Джордж, это не течение, да и откуда здесь течение? Это был змей. Причем не какой-нибудь гигантский угорь, а вполне разумное существо.

— Ты хочешь сказать, что вас спасал кто-либо из ближайших родственников Андая?

— Вероятнее всего. И, возможно, не один. Мне показалось, что корабль поддерживают с обеих сторон.

— То есть, получается, род Андая не просто воспринимает как должное переселение души своего предводителя в безвестного мальчишку, а возлагает на него какую-то миссию.

— Да, — согласился Камдил. — Причем что это за миссия, Федюня и сам скорее всего понятия не имеет. А уж какая нам в ней отводится роль — не знает и подавно.

— Прекрасно, — вздохнул Баренс. — Ангелы требуют вывести реинкарнацию Андая из этого мира, Андай со своим даром предвидения делает какую-то непонятную ставку на вас в своей игре, а еще — нам так, между делом, надо остановить прелестную Никотею, которая, судя по поступающим из Империи сведениям, уже начала играть в ромейские шахматы.

— Есть что-то конкретное? — поинтересовался Камдил.

— Да. Крестовый поход на балтийских славян.

— Зачем?

— Пока точно не знаю. Предположительно — чтобы сплотить коалицию сторонников мужа и под знаменем крестового похода собрать в своих руках достаточную для захвата власти силу.

— Милая девочка, нечего сказать.

— Само очарование, — вспоминая лучезарную севасту, подтвердил лорд Баренс. — А потому, мой дорогой племянник, желательно, чтоб вы как можно раньше оказались рядом с этой затейницей.

— Интересно, что по этому поводу думает Федюня. У меня сильное предчувствие, что если это противоречит его планам, то вряд ли удастся до нее добраться.

— И все же попробуйте.

— Куда ж мы денемся. Сейчас только бойцов своих на борт примем. Спасибо, кстати, что позаботились направить их сюда.

— Да ну, пустое. В Лондоне им все равно делать нечего.

— О, вон и они!

К стоящему у пирса кораблю двигался небольшой отряд. Во главе его шел помощник капитана, посланный в город за «пассажирами».

— Вот и славно, все в сборе, — автоматически считая воинов, подытожил Камдил. — Хотя нет. Даже не так — на одного больше.

— Эй, ты, — рыцарь с алым крестом на белой тунике нахмурился и подошел к сходням, — кого ты там еще прихватил?

— Монсеньор, — замялся помощник капитана, — я не хотел. Женщина на корабле — к несчастью. Но она сказала, что вы будете рады ее видеть.

Невысокая фигурка в темном дорожном плаще с капюшоном ловко обогнула замершего на сходнях моряка, как огибает змея сухую ветку, и, легко взбежав на палубу, опустилась на колени перед рыцарем. Глухой капюшон отлетел назад, освобождая волну антрацитно-черных волос.

Камдил едва сдержал себя, чтоб не отшатнуться:

— Мафраз?!

Когда король остается голым, с подданных снимают семь шкур.

Михаил Бакунин

Полк «Скола» церемониальным маршем проходил мимо императорского дворца. Уже шесть веков всадники этого полка — старейшего среди ромейской гвардии — открывали парад, приуроченный ко дню рождения государей. За ними шли чуть более молодые полки: «Эскубити», «Вилга» и совсем «юный» полк «Икантой», чья история насчитывала всего около двух веков.

Закрытые чешуйчатой броней, белые кони сменялись вороными, гнедыми, затем серыми. Сентябрьское, чуть подуставшее солнце разливало сияние, отражаясь в надраенных пластинах стальных панцирей кавалеристов. Радостно хлопали флюгерки на пиках. Все дышало величием и мощью, лишь только лица всадников, вернее, даже не лица, а глухие кольчужные бармицы с отверстиями для глаз, добавляли праздничной картине толику мрачности. Но всякому, кто видел в этот миг торжественное шествие полков тагматы,[57]представлялось невероятным существование хоть какой-то силы в мире, способной если не сокрушить, то хотя бы поколебать этакую мощь.

Банда за бандой[58]проходили закованные в железо всадники перед балконом императорского дворца, салютую василевсу и его сыну.