– Оберег это! – пояснила челядинка. – Или у вас в Киеве не ведают, что нынче русалки злые, не загородишься от них полынью – враз уведут!

– Покажи, бабонька, где у вас русалки водятся – мы пойдем счастья попытаем!

– Может, поймаем одну-другую!

– Вы вот смеетеся, а коли не будет при себе полыни в венке либо в плетне[29] – беда! – Баба погрозила шутникам стеблем полыни. – К утру только вас и видели!

Ружана тем временем, встав на скамью, стала затыкать стебли полыни под стрехи, за полки, на полати – куда могла достать. Свен подошел. Она стояла так, что руки сами потянулись обнять ее бедра, туго обтянутые красной плахтой, но он удержался – так ведь и вдарит полынным веником…

– Мы тоже на гулянья нынче пойдем, – сказал он, удивляясь, почему собственный голос звучит так деревянно: никогда раньше он не смущался в обществе девок и молодух. – Только кто бы нам сделал плетни полынные. Сами-то мы не ловки в этом деле…

Ружана взглянула на него сверху, держа в руке несколько стеблей.

– Экие вы в Киеве – такого простого дела не знаете!

Голос у нее оказался довольно хриплый, и от звука его Свена будто пощекотало что-то изнутри. Он развел руками – плести венки его учила только мать, но с тех пор лет двадцать миновало.

– Коли русалка встретиться, знаешь, как с ней говорить? – спросила Ружана.

– Как?

– Она спросит: полынь или петрушка? Если ответишь «полынь», она скажет «сгинь» и сама пропадет. А если скажешь «петрушка», она скажет «ох ты моя душка!», бросится на тебя, как вцепится… – Ружана обвела взглядом его шею, плечи, грудь, будто прикидывала, как ловчее вцепиться, и Свена охватило жаром, – станет тебя ласкать, целовать… щекотать, пока насмерть не защекочет.

Свен молчал, глубоко дыша, охваченный жутковатыми и манящими видениями. В видениях этих у русалки было лицо Ружаны…

Она смотрела ему в глаза, и во взгляде ее было нечто наивно-открытое и притом шальное – как у настоящей русалки. Стало горячо внутри – поверилось, что в разгуле игрищ и плясок все то, о чем замечталось, окажется не так уж невозможно… Женка молодая – вчерашняя девка, а Боголюб едва ли такой уж для нее годный муж, сколько бы ни хвалился…

– Сделай мне плетень, – попросил Свен, стараясь не выдать своих побуждений, хотя по глазам его их не прочел бы только слепой. – Чтоб не вцепилась. А то она как подойдет, я со страху всю науку позабуду…

Ружана стояла на лавке прочно, однако он не мог избавиться от ожидания, что она сейчас так и упадет к нему в руки.

– Ладно… сделаю, – не без колебаний согласилась Ружана. – Не пропадать же вам.

– Где тебя искать?

– Не ищи. Сама найду.

Ружана ловко спрыгнула с лавки. Ее сорочка спереди была усыпана мелкими бусинками полынного цвета, перистый, серебристый лист завалился в длинный, почти до пояса, разрез сорочки. Запустив туда два пальца, она выловила его и бросила на пол; Свен едва удержался, чтобы не подхватить. А Ружана улыбнулась и позвала челядинку. Та уже рассыпала охапку травы по полу, и в избе стоял дух травяного сока, смешанный с горьковатым, бодрящим запахом полыни. Сам этот запах будоражил, окрылял, наполнял ожиданием веселья возле купальских костров. И никогда за всю жизнь он еще не казался Свену таким ярким.

Обе женщины направились к двери. Перед тем как наклониться под притолокой, Ружана обернулась и бросила на Свена быстрый взгляд – как огнем ожгла. Она ушла, и Шатун уже стоял, ожидая приказов, но Свен все смотрел в дверной проем с таким чувством, будто ему подарили солнце и луну. Казалось, за изгибом ее бровей, за взмахом ресниц крылось что-то такое, чего не найдешь в обычной женщине.

Она сказала, что сама его найдет. Ожидание этого мгновения впереди заслоняло весь купальский вечер, и казалось, когда это случится – это будет самый большой кусок золота, какой сможет дать ему судьба.

⁂

Ружана не думала, что когда-нибудь еще будет с волнением ждать купальского вечера. Она свое отволновалась два лета назад, когда ходила в невестах. Теперь она уж не девка, игрища не про нее… И все же тот киевский варяг не шел из головы. Варяги – чужаки, они опасны, девок учат даже на глаза им не попадаться. Она и не попадалась – когда варяги, с самим старым Ельгом по главе, заезжали за данью в Лютославльскую волость. Ни один ее и не увидел. Зато увидел князь Боголюб… Род ее, Лютославичей, в их волости первый, к ним он и заехал на свадьбу, когда был в гощении. Не успела Ружана опомниться, как сделалась сперва «Маловой княгиней», а потом и младшей женой самого старика Боголюба. Но княгиней она только на обряде называлась. Княгиня его – Горянь, скрипелка старая, что мимо пройти не дает, не попрекнув чем-нибудь.

Ружана шла через луг к березовой роще в толпе девок и молодух, с такими же, как у нее, белыми «ушками» на очелье.

– пели вокруг нее, и она тоже пела, привычно отдаваясь общему голосу. Но петь мешала невольная улыбка. Лицо того варяга так и стояло у нее перед глазами – взгляд его серых глаз, где тайное влечение прикрыто напускным пренебрежением. Совсем он не хорош собой – лицо слишком длинное, глаза глубоко посажены. Поначалу она испугалась, как и все – варяг в доме! Да знатный! Да с отроками оружными, сам при мече! Даже хозяин было растерялся – она-то приметила. Но оказалось, что варяг приехал с миром. Держался дружелюбно, старался выказывать уважение – хоть и довольно неуклюже. Видно, непривычен к важным людям. Боголюб и сам не ждал, что его сватовство за Ельгову дочь могут принять – кто бы ни был нынче в Киеве набольший, – но его приняли! С тем варяг и приехал. Ружана весь вечер думала: да неужели Боголюбу привезут еще одну жену? И теперь уже та будет самой младшей. А дани Киеву они больше платить не будут, сами станут брать дань с полян. К этому все шло – Ружана достаточно слышала разговоров Боголюба с родичами, сыновьями и братьями.

Правда, не все маличи хотели этого родства. Вечером Боголюб спорил с Горянью у них за занавеской, после того как потолковал в обчине с родичами.

«Правду Горыня сказал, – ворчала Горянь. – Нужен нам волколака такой в родню, как чирей на заднице! На гуляньях подстеречь его, камень на шею, да к водяницам! Не было, скажем, не видали такого!»

«Брат твой всегда дурнем был и дурнем помрет! Дальше рыла своего не видит! – сердито отвечал ей Боголюб. – Даже пусть не думает! Случится что с варягом – я Горыню самого утоплю!»

«Небось мало тебе той оторвы-своевольницы, еще одну надо? Старый ты похотник! Каждое лето, что ли, будут тебе по новой девке привозить? У тебя правнуков трое, деды на том свете заждались, всякий вечер встречать ходят, а ты все себя молодцем удалым мнишь! Сыновей своих постыдись…»