примитивное с настоящим. Это обычная засада, в которую попадают интеллигенты. Ты ведь не записная духовка вроде Цусимы. Да, тебе повезло, тебя с детства окружают люди развитые и сложные. Поэтому ты их недостаточно ценишь. Выросла бы ты, как я, в бараках да общагах, относилась бы к своему кругу иначе. Если человек сложен, это не значит, что он ненастоящий. Да та же Цусима. Ведь при всей восторженности душа у нее — червонное золото.

— Золото, золото. И все они золотые. — Агата кивнула на комнату, откуда доносились голоса. — Но, понимаешь, они все состоят из слов. Это замечательные слова, и всё же это только слова. Сложность хороша в литературе, а в жизни нужно быть простым. Вот о чем я думала, когда на него смотрела.

— Что же ты тогда ушла? Слушала бы искрометные шутки и дальше.

— Он спросил, нет ли гитары. Возьму у Тамары.

Петь Тамара не пела, во всяком случае при гостях, но иногда брала старую семиструнную гитару и негромко перебирала струны, словно аккомпанируя разговорам.

У Рыжего оказался неожиданно мягкий, с легкой хрипотцой голос и довольно неожиданный репертуар, в котором блатные песенки чередовались со старинными романсами. При этом концерт всё не заканчивался и не заканчивался. Уже давно стемнело, а гитара бренчала и бренчала, сипловатый баритон пел то «Начальничек, ключик-чайничек, отпусти на волю», то «На заре ты ее не буди». В доме спорили о том, является ли уголовная среда потенциально революционным элементом. Марат от этой дискуссии, которая скоро отметит столетний юбилей, клевал носом — сказывалась прошлая почти бессонная ночь. Так и сомлел, в углу на диване.

Проснулся глубокой ночью, понадобилось в уборную. Было тихо, отовсюду доносилось сонное дыхание.

Светила яркая луна, делила мир на черное и белое. Стараясь не скрипеть, вышел на террасу, попробовал высмотреть, где легла Агата, но терраса вся находилась в черной зоне, не разглядишь.

На обратном пути от дощатой будки вдруг услышал за кустами смородины странные звуки. Что-то там шуршало, вздыхало, шевелилось.

Удивленный, подошел, раздвинул ветки.

Увидел запрокинутое к небу, серебряное лицо Агаты. Она стояла, прижавшись спиной к забору. Мужчина обнимал ее, целовал в шею, Агата постанывала. Ее руки задрали ему сзади рубашку, гладили голую спину.

Марат ахнул, довольно громко. Мужчина, кажется, не услышал, во всяком случае не обернулся. Агата же открыла глаза. Они мерцали и переливались. Больше всего Марата потрясло то, что Агата не смутилась, а улыбнулась ему хмельной, счастливой улыбкой.

Он попятился, пошел куда-то вслепую, трясущейся рукой вытянул из пачки папиросу, уронил ее и не заметил.

Сел за домом, на поленнице, ерошил волосы, бормотал: «Кретин, какой кретин».

Понял, что утром не сможет смотреть ей в глаза, не сможет вести обычные разговоры — ничего не сможет.

В сером сумраке написал записку: «Ушел на первую электричку. Нужно в Москву». Положил на стол.

По дороге на станцию, чтобы не думать, бормотал стихи.

Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля».

Ахматову:

Сердце к сердцу не приковано,

Если хочешь — уходи.

Много счастья уготовано

Тем, кто волен на пути.

Возрожденского:

И день лабает скерцо

У солнечной реки.

А что разбилось сердце,

Так это пустяки.

Докатился даже до есенинского «Добрый вечер, мисс».

Хорошо хоть не разрыдался.

Дело подследственного «№ 73»

(Особое делопроизводство, код ССЧ; контр. инст. КРО ОГПУ)

Помощнику начальника КРО ОГПУ тов. Стырне

Рапорт

Довожу до Вашего сведения, что согласно полученному от Вас распоряжению со двора ОГПУ выехали совместно с № 73 т. Дукис, Сыроежкин, Ибрагим и я ровно в 8 часов вечера 5/XI-25 г., направились в Богородск (что находится за Сокольниками). Дорогой с № 73 очень оживленно разговаривали.

На место приехали в 8.00–8.15. Как было условлено, чтобы шофер, когда подъехали к месту, продемонстрировал поломку машины, что им и было сделано. Когда машина остановилась, я спросил шофера, что случилось. Он ответил, что-то засорилось и простоим минут 5–10. Тогда я № 73 предложил прогуляться. Вышедши из машины, я шел по правую, а Ибрагим по левую сторону № 73, а т. Сыроежкин шел с правой стороны, шагах в 10 от нас.

Отойдя шагов 30–40 от машины, Ибрагим, отстав немного от нас, произвел выстрел в № 73, каковой, глубоко вздохнув, повалился, не издав крика; ввиду того, что пульс еще бился, т. Сыроежкин произвел еще выстрел в грудь. Подождав немного, минут 10–15, когда окончательно перестал биться пульс, внесли его в машину и поехали прямо в санчасть, где уже ждали т. Кушнер и фотограф.

Подъехав к санчасти, мы вчетвером — я, Дукис, Ибрагим и санитар — внесли № 73 в указанное т. Кушнером помещение (санитару сказали, что этого человека задавило трамваем, да и лица не было видно, т. к. голова была в мешке) и положили на прозекторский стол, затем приступили к съемке. Сняли — в шинели по пояс, затем голого по пояс так, чтобы были видны раны, и голого во весь рост. После чего положили его в мешок и снесли в морг при санчасти, где положили в гроб и разошлись по домам. Всю операцию кончили в 11 час. вечера 5/XI-25 г.

№ 73 был взят из морга санчасти ОГПУ тов. Дукисом в 8 1/2 вечера 9/XI-25 г. и перевезен в приготовленную яму-могилу во дворе прогулок внутр. тюрьмы ОГПУ, положен был так, как он был, в мешке, так что закапывавшие его 3 красноармейца лица не видели, вся эта операция кончилась в 10–10 1/2 вечера 9/XI-25 г.

Уполномоченный 4 отдела КРО ОГПУ Федулеев».

О твердости и мягкости

Антонина, кажется, только встала. Вышла в маленькую прихожую в халате, с чашкой кофе. Было начало девятого.

Хмыкнула.

— Хм. Лицо трагическое, взгляд потухший. Федор Михайлович спустил всё на рулетке и вернулся к Анне Григорьевне зализывать раны. Я так понимаю, Рогачов, твоя романтическая эскапада закончилась. Оцени мою душевную чуткость, я тебе не то что сцен не устраивала — даже вопросов не задавала. Я у тебя золото. А ведь ты больно ранил мои чувства. Тем, что целых три недели не домогался моего гибкого от йоги тела.

По ухмылке было непохоже, что ее чувства так уж ранены. Проницательность жены Марата не удивила, и отпираться он не стал. Лишь устало махнул рукой да вздохнул.

— Мы в хандре и миноре. У