Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А почему вы стали думать об отце?
— Потому что он был такой же. Когда начинал говорить о будущем. В обычной обстановке Панкрат Евтихьевич был человек суровый, даже жесткий, иногда жестокий. Но заговорит о социалистическом будущем, о том, как Россия наконец перестанет быть страной несчастных людей, и голос звенит, глаза светятся. Очень хотелось ему верить. Что кровь, грязь, муки — всё не напрасно. Что оно того стоит. Мы, конечно, сейчас знаем, к чему это привело. Лично я уверен, что на крови и грязи можно построить только еще худшее несчастье. Но ведь Панкрат искренне верил. Он был совсем другого качества человек, ваш отец. Не такой, как те, что потом взяли верх. Но я сегодня слушал доктора Квапила и думал: у чехов всё получится, не то что у нас. Потому что они идут не от идей, а от людей. Панкрат сказал однажды: «Намесим из грязи глину, обожжем в огне, вылепим кирпичи и построим Новый Мир». В этом и была его — их роковая ошибка. Они, большевики, лучшие из большевиков, были твердые. А человек — он мягкий. И обращаться с ним нужно тоже мягко. Люди все живые, все разные, всем больно.
Марат стал думать о твердости и мягкости. Может быть в этом суть? Я мягкий, а жизнь всё время сталкивает меня с людьми твердыми?
Когда Тина вышла долить в чайник воды, он сказал:
— Как же вам повезло с женой, Антон Маркович. Вот я вечно связываюсь с твердыми, как сталь, женщинами, о которых можно только пораниться.
Даже странно, как хорошо и естественно он себя чувствовал с этими, в сущности, малознакомыми людьми — что с женой, что с мужем.
Клобуков улыбнулся.
— Тина — один из самых твердых людей, каких я встречал. А я, поверьте, немало их повидал в наш твердый век, в нашей твердой стране. Просто настоящая твердость снаружи всегда кажется мягкой. Видите этот портрет?
На стене между полками висела большая фотография за стеклом, какая-то дама девятнадцатого века с немолодым, но очень приятным лицом.
— Это моя героиня. Самый лучший человек всей русской истории. Великая княгиня Елена Павловна.
— Которая чем-то там посодействовала освобождению крестьян? — не сразу вспомнил Марат.
— Видите, даже вы, хорошо знающий отечественную историю, имеете о Елене Павловне довольно смутное представление. В советские времена ее начисто забыли. Взяли и вычеркнули из народной памяти. Просто потому что она принадлежала к царской семье — была замужем за братом Николая Первого. Вот вам пример очень мягкой и доброй, но в то же время абсолютно стальной женщины, которая бралась за небывалые дела и все их благополучно осуществила. Да, она была закулисным двигателем крестьянской реформы, но это лишь одно из свершений Елены Павловны. Она создала Красный Крест, основала консерваторию, поставила в России дело благотворительности на систематическую основу, усовершенствовала женское образование и всю жизнь из собственных средств поддерживала талантливых людей. Ни с кем не конфликтуя и не ссорясь, всем нравясь и пользуясь всеобщим уважением. Даже ее супруг-солдафон Михаил, даже спесивый царь Николай относились к Елене Павловне бережно и почтительно.
— Выражением лица она похожа на Юстину Аврельевну, — заметил Марат, как следует присмотревшись.
— Очень мягкое лицо с очень твердым взглядом, да? Потому я портрет и повесил. А еще я вам вот что скажу. Удел мягких людей — таких, как мы с вами — влюбляться в людей твердых. Это закон жизни.
Тут было над чем задуматься.
Марат с удовольствием посидел бы у Клобуковых подольше, но в свое время усвоил одно железное правило: никогда не навязывай себя тем, кто тебе нравится. Пусть тебя будет меньше, чем нужно, а не наоборот. И, может быть, если бы он не откланялся сразу после того, как допил вторую чашку, Тина не сказала бы расстроенно:
— Вы уже уходите? Приходите еще, пожалуйста. Мы будем рады.
По правилам светского приличия следовало бы теперь позвать в гости Клобуковых, но Марат представил себе их рядом с Антониной и просто поблагодарил:
— Спасибо. Обязательно приду.
На Щипке, около подъезда, рядом с красным Тониным «москвичом», стоял еще один, тоже знакомый — цвета «мокрый асфальт», с щегольским бампером. Открылась дверца, вышел подтянутый джентльмен в заграничном плаще с погончиками. Зрительная память у Марата была неважная и Бляхина-младшего он узнал скорее по автомобилю, чем по лицу, довольно непримечательному. Виделись ведь только один раз, и потом еще дважды разговаривали по телефону, когда Серафим Филиппович устраивал пропуск в архив КГБ.
— Здравствуйте, Марат Панкратович. Сижу, поджидаю вас, — сказал Бляхин, пожимая руку. — Был у вас, супруга сказала, что не знает, когда вы вернетесь. Ну я и решил, вдруг повезет. Очень уж дело срочное. И тут как раз вы.
— А что случилось? — удивился Марат. — Пойдемте, познакомлю вас с женой как следует.
— В другой раз.
Вид у полковника был озабоченный. (Звание Марат подглядел в архиве, там в журнале было написано «по рекомендации плк. С. Ф. Бляхина».)
— Скажите, пожалуйста, что с отцовской рукописью? Где она?
Не поняв, в чем тут срочность, Марат стал объяснять, что издательский процесс очень небыстрый, что он лишь «пустил материал по инстанциям», а над остальным невластен. Не говорить же, что эту чушь никто никогда не напечатает.
— А на какой она сейчас инстанции? — продолжил допытываться Бляхин.
Пришлось признаваться:
— На начальной.
— То есть в план не вставлена, в работу не запущена?
— Нет. Я же вам говорю, это…
— Отлично. — Серафим Филиппович улыбнулся. — Тогда большущая к вам просьба. Прямо завтра с утра, не откладывая, заберите ее, пожалуйста, из редакции. И отдайте мне. Очень, очень обяжете.
— Давайте я это сделаю в пятницу. Мне как раз нужно будет…
— Завтра, — повторил Бляхин. — С утра и пораньше. Это очень важно. Вы не думайте, я в долгу не останусь. Слово держать я умею, вы знаете.
Марат нахмурился. Кем его считает этот гебешник? Мальчиком на побегушках? Главное еще «пораньше»!
Полковник вздохнул:
— Ну вот. Вы рассердились. Зря. Я действительно многое могу — по нашей части. Подумайте, чего бы вам очень хотелось.
Вдруг пришло в голову такое, о чем раньше и